— На зиму сошью себе из этих шкур доху и буду подсмеиваться над морозом. А на подать царю вот… — И он вытаскивал из-за жердинки шалаша бережно завернутую в тряпку пятирублевую бумажку и усмехаясь добавлял: — Обеспечили на целый год и себя и бедного царя….
Наконец выдалось вёдро.
Однажды Никитка пришел в шалаш раньше отца, чтобы вскипятить чай. Егордан остался на покосе.
После дождя солнце пекло особенно жарко. Быстро подсохшее сено хрустело под ногами, как первый снег.
Никитка развел костер из сучьев и подвесил на палку котелок с водой. Свою новую рубаху мальчик снял и разложил на земле. А сам отправился за топливом в заросли ивняка. Собирая хворост, он что-то беззаботно напевал, то и дело подпрыгивая и всячески стараясь выразить довольство всем на свете. В груди у него было свободно, в голове светло, на душе легко.
Вдруг Никитка услышал топот лошадей; казалось, где-то несся целый табун и будто бы кто-то с треском рвал огромное полотнище. Удивленный мальчик выбежал из кустарника… и уронил собранный им хворост…
Буйно горел его шалаш, поднимая к небу огненные крылья, словно хотел оторваться от земли и улететь.
Никитка бросился туда. Он падал, вновь поднимался и бежал, бежал к шалашу.
А из шалаша во все стороны торчали огненные стрелы. Красные, желтые, белые, они, как живые, устремлялись ввысь, наклоняли свои острия, бросались друг на друга, расходились в разные стороны и опять кидались в битву. Брызгами летели тысячи искр и гасли на лету, но на смену им взлетали новые, а по жердям ползли, извиваясь и вытягиваясь, огненные черви, сверкая медными, золотыми и серебряными жилками. Вокруг шалаша летали тысячи огненных бабочек. Шалаш все вытягивался вверх, будто хотел своими широкими огненными крыльями коснуться синего неба.
Никитка спотыкался, падал и снова бросался вперед. С разных сторон тоже спешили люди. Но всех опередил Дмитрий Эрдэлир, — он подбежал с колом в руках раньше других и начал раскидывать пылающие стенки шалаша. В это время в шалаше раздался страшный грохот, и Дмитрия обдало огненным смерчем. Будто чем-то огромным ударили его в грудь, и он отлетел на несколько шагов.
— Убило! — заревел Никитка и упал на колени.
Но Дмитрий быстро поднялся. Снова подбежав к огненному вихрю, он подцепил колом ружье Егордана и отбросил его далеко в сторону.
— Жив! — Никита вскочил на ноги и рванулся к шалашу.
Его гордость — его новая рубаха пылала, билась на траве, как живая. Громко вскрикнув, Никитка схватил ее и прыгнул в озеро. Он неистово размахивал горящей рубахой и хлестал ею по воде. А вокруг него летели дымящиеся лоскутки…
Рядом с мальчиком что-то тяжело шлепнулось в воду. Чьи-то сильные руки схватили Никитку и понесли.
— Все это его шалости! — произнес над ухом Никитки сердитый голос. — А ведь большой парень!..
Сверху на него смотрели незнакомые лица. Они сливались в одно, кружились и опять расплывались.
— Такой большой парень, а глупый!
— Эх, беда, беда! — послышался голос Егордана.
Мальчик сразу очнулся. Перед ним стоял отец, держа под мышкой вилы.
Обгорелый остов шалаша походил на скелет какой-то сказочной огромной птицы. По жердям быстро поднимались огненные пташки.
В стороне, едва держась на обгорелой поперечине, кипел медный котелок.
Никитка, совершенно мокрый, понуро стоял, прижимая к себе локтем уцелевший рукав. Это все, что осталось от рубахи.
Какие-то люди, удаляясь в поле, обсуждали происшедшее.
— Ну и парень! — говорили они. — Уже совсем взрослый, а в такой день костер развел у самого шалаша!
Перед Никиткой, выставив вперед свое круглое лицо, сидела на земле жена Григория Егорова — Харитина. Ее черные глазки выделялись на белом полном лице, словно черные бусинки, катающиеся по блюдечку. Эта богачка славилась своим острым языком и властным характером. Было прежде и у нее свое горе в жизни — кривой передний зуб. Поэтому, когда Харитина разговаривала или смеялась, она почти всегда прикрывала рот левой ладонью. А недавно она выдернула этот зуб и теперь, несмотря на щербатый рот, чувствовала себя вполне счастливой.
— Что это ты, паря, спалил шалаш и будто остолбенел? — обратилась она к мальчику.
Оказывается, Никитка должен был радоваться после такого подвига! Мальчик отвернулся, он чувствовал, как от слов Харитины у него коченеет все тело.
— А что это он держит под мышкой, наш герой? Неужто рукав от рубахи? — произнесла она. — Паря, это что? Рукав от твоей рубахи? Никак сгорела?
Никитка вместо ответа промычал что-то и показал Харитине рукав.
— А ты, паря, надень хоть рукав, больше ведь ничего не осталось. — И Харитина весело захохотала, обнажая свои красные десны.
— Не стыдно тебе смеяться над ребенком? И впрямь, чем больше у людей богатства, тем меньше у них совести! — раздался сердитый голос Эрдэлира.
Услышав слова своего друга и защитника, Никитка вдруг горько заплакал.
А Харитина оглядела их своими черными, как угольки, глазами и сказала:
— Ох, беда, друзья! Ну, пейте чай. И так уж котелок весь выкипел. Гляди, парень-то как убивается! Вырастет— еще, пожалуй, мстить мне будет. Только я не доживу до того времени. Да и в шутку сказано. Подумаешь, рубаха!..
— Твои шутки здесь никому не нужны, а помочь ты все равно не захочешь. Лучше тебе уйти отсюда.
— Что?! Это кто же меня гонит? Эрдэлир, нищий Эрдэлир? Меня? С моего луга?
— Твой луг — там! — указал Дмитрий в сторону участка Егоровых.
— А твой где? Ни там, ни здесь… Нету твоего!
— Скоро все моим будет.
— Что?!
— Все будет наше!
— Ишь ты! — изумилась Харитина. — Это ты что, у фельдшера своего научился?..
Харитина встала и быстро зашагала прочь. Между копнами замелькало ее синее сатиновое платье.
— Ну, дорогие! Что будем делать? Давайте чай пить! — С этими словами Егордан снял котелок и поставил его на землю. — Все мои труды за год сгорели… Хоть бы мне, уроду, деньги с собой носить!
— И деньги?! — разом вскрикнули Дмитрий и Никитка.
— Что деньги?.. Спасибо тебе, Дмитрий… — Егордан от волнения осекся и кашлянул. — Сына мне спас. Я-то ведь совсем растерялся, а малый все дальше и дальше идет, прямо на середину озера норовит. Спасибо тебе, друг.
— Да что ты! — даже удивился Эрдэлир. — Ведь это он меня спас. Не он — так, пожалуй, я бы вовремя не сообразил прыгнуть в воду. А бросился за ним — и потушил на себе огонь, — ответил Дмитрий, оглядывая себя. Торбаса его сморщились и зияли дырами, на штанах, и без того рваных, появились бурые пятна, опаленная рубаха висела клочьями. — Так что спасибо тебе, брат Никита, — добавил он.
— Ты и ружье уберег, — продолжал благодарить Егордан.
— Да оно само голос подало. Умное ружье! — засмеялся Дмитрий. — Как заорет мне прямо в ухо: «Спаси, дурак!» — И он, закрыв ладонями уши, покачал головой. — Как грохнет! Вот так прошел заряд, с огнем и дымом вместе, вот так, — показал он рукой. — Нагнись я на вершок ниже, скверно бы дело кончилось. Хорошо, что от пламени назад подался. Так вот, от ружья огонь спас, от огня — вода, от воды — суша! Дай-ка, Никита, мне твой рукав, попробую штаны залатать, хоть на самых видных местах. Завтра сено убирать будем, придут разные красавицы, неловко все-таки.
— Федор говорил, что пошлет сюда Майыс с Давыдом.
— Да что ты?! — испуганно и в то же время радостно воскликнул Дмитрий. — Ну, я пойду.
И он зашагал в поле, задумчиво крутя в воздухе рукав от Никиткиной рубахи, а легкий ветерок ерошил на нем обгоревшие лохмотья.
Когда Егордан покрывал новый шалаш свежескошенным сеном, пришли тяжело нагруженные Майыс и Давыд.
Смеялся над происшедшим глуповатый увалень Давыд, тихо вздыхала, поглядывая на Никитку, добрая Майыс.
А вечером пришел Дмитрий и вместе с Майыс стал мастерить для нее маленький шалашик. Они пристроили его вплотную к шалашу Егордана. Оставшийся на вечер без дела Давыд пошел к работникам Сыгаевых.