Теперь Федор Веселов частенько недосчитывался то лучшей кобылицы из табуна, то нагульного вола из стада. И всякий раз, когда начинались шумные поиски пропавшей скотины, из какого-нибудь дальнего уголка улуса приходила весточка от сынка: пусть, мол, не ищут, это он распорядился.
Стоял безлунный осенний вечер. Наутро Веселовы собирались переехать в свою дулгалахскую зимнюю избу. Косолапая Варвара еще позавчера ушла готовить помещение к приезду хозяев. Посуда и вещи уже были уложены в узлы да ящики, и в большом многокомнатном летнике стало пусто. Все мрачно сидели за скудным ужином вокруг стола, поставленного перед камельком.
Вдруг со стороны тракта послышался топот бешено мчавшегося коня.
— Видно, шалопай наш куда-то скачет, — проговорил, ни к кому не обращаясь, Федор, прижимая ладонь к больным глазам.
Лука Губастый часто проезжал мимо родного двора, но уже давненько не заглядывал к своим. И на этот раз он, судя по удаляющемуся топоту копыт, проехал мимо.
— Сынок-то наш… — не успела высказать осуждение неразговорчивая Ирина, как топот снова послышался где-то поблизости, и вскоре конь остановился у ворот.
Веселовы с удивлением посмотрели друг на друга.
Лука сильно рванул запертую на крючок дверь.
Он был во хмелю. Тяжелой походкой, будто к ногам его были привязаны пудовые гири, он подошел к столу и грузно уселся на лавку. Вытащив из кармана бутылку водки, Лука с грохотом поставил ее на стол и забасил:
— Отец Федор!
— Что, дорогой?
— Мать Ирина!
— Что, сынок?
— Ночевать я к вам приехал.
— Хорошо, — кивнул Федор, — пора вспомнить и дом свой.
— Да… ночевать! Или, может, прогоните? А не в этом ли гнездышке я родился и рос? Ну ладно, не обижайтесь на меня. Примите вот это в подарок.
— О чем он? — встрепенулся Федор.
— Бутылку водки принес…
Федор даже подскочил от радости.
— Вот молодец! Да и то скажи: как же он мог отца родного позабыть! Ну-ка, посуду сюда, живо… Ирина, выполоскай хоть эти чашки! Майыска, поторапливайся с самоваром! Ну, вы, поворачивайтесь…
Федор, казалось, опьянел от одного упоминания о водке. Он стал на ощупь ворочать поленья в камельке, потом разыскал в углу сухие сучья, и вскоре огонь весело запылал.
Федор и Ирина захмелели от первого глотка. Майыс тоже заставили выпить, хотя она и отказывалась. Голова у нее закружилась, ее стало клонить ко сну и почему-то хотелось смеяться.
А беседа не клеилась. Федор был готов болтать сколько угодно, но Лука явно не желал поддерживать разговор с отцом и лишь нехотя ронял по одному слову. Наконец он резко встал на ноги и заявил:
— Ну, спать!
С этими словами Лука подошел к нарам, схватил в охапку постельные лохмотья Давыда и Петрухи и выкинул все во двор.
— А куда же ребятам деваться в такую стужу и темень? — просящим голосом произнесла Ирина.
— Хоть к черту на рога!.. Не выношу я их поганого запаха! — Лука обернулся к парням, пугливо жавшимся кетене, и рявкнул: — К черту, проклятые! Ну!
— Идите на сеновал! Не сдохнете! — тонким голоском проблеял Федор ребятам, которые и без того норовили удрать из дому.
Майыс тоже направилась было к выходу, схватив с нар свою постель, но Лука встал в дверях, преградив ей дорогу:
— А ты куда? Ишь, красавица, заважничала-то как! Разве я не брат твой, а?
Лука вырвал из рук Майыс постель и швырнул ее обратно. Потом тяжелым шагом подошел к передним нарам и, повалившись, тут же захрапел.
— Вишь, как храпит! — заметил Федор. — Если он уж так крепко спит, то не только ради тебя, но и ради самой царицы не проснется. Стели, жена! Спать! А сынок мой все ж таки вспомнил нас: значит, дороги мы его сердцу, — с удовлетворением закончил он.
— Не очень-то ты у меня зазнавайся! — пригрозила Ирина, пройдя мимо печально стоявшей у камелька Майыс.
Она подложила под голову храпящего сына подушку и накрыла его теплым одеялом.
Только хозяева начали засыпать, как за камельком поднялся шум.
— И не стыдно тебе, краснорожий черт! — вскрикнула Майыс плачущим голосом, и один за другим раздались звуки пощечин.
— Ах ты, сволочь! — закричал Лука. — Что я, хуже твоего Эрдэлира, с которым ты снюхалась в поле?
Послышался гулкий, сильный удар, и девушка, охнув, отлетела в сторону.
Грузными шагами Лука приблизился к чулану родителей и сильным ударом ноги с треском распахнул дверь:
— Не притворяйтесь, будто спите! Внучка Кривого Журавля, любовница поганого Эрдэлира, ни за что ни про что дала мне пощечину… До тех пор, пока не выгоните эту сволочь из дому, не считайте меня своим сыном!
В чулане захныкала напуганная Аксинья.
— Лука, ты уж слишком… — взмолился Федор.
— Молчи! А не то все ребра переломаю! — заорал Лука на отца.
Слышно было, как он одевался у своих нар, а затем шумно выбежал во двор.
— У, черт губастый! Лучше бы убил! — вскричала Майыс.
Брошенное ею полено с грохотом ударилось об уже закрытую дверь.
В ночной тишине раздался конский топот и вскоре замер где-то вдали.
Казалось, Майыс только и ждала ухода своего врага, чтобы громко разрыдаться.
С тех пор все в ней переменилось. Она перестала шутить и смеяться. Ничто не интересовало ее, все валилось из рук. Прикусив нижнюю губу, девушка бродила как лунатик, ни на кого не глядя.
Как только переехали в Дулгалах и выпал снег, а Талба подернулась льдом, Веселовы, наконец, устроили судьбу Майыс: ее выдали за дважды вдового почтенного старика Василия Боллорутту, жившего одиноко на пустынном берегу Талбы. Нельзя утверждать, что Майыс выдали замуж насильно, ибо когда ей объявили, что она выйдет за старика Василия, девушка ничего не ответила. Она лишь взглянула на Ирину с таким выражением, будто хотела сказать: «Зачем только ты мне это говоришь?» — и вышла из юрты.
В день приезда жениха Эрдэлир ушел еще до рассвета охотиться в дальнюю тайгу на целую неделю.
Низкорослый толстяк, с узкими, насмешливыми глазами, широко расставленными на безволосом крупном лице, Василий Боллорутта постоянно скалил свои желтые лошадиные зубы и даже у самой Ирины вызывал отвращение.
Разодетый в дорогие меха Боллорутта после венчания приехал с молодой женой к Веселовым. Все домашние в тот вечер посматривали друг на друга с опаской и даже разговаривали почему-то шепотом, будто собирались кого-то обмануть. Поспешно отужинав, Федор и его жена удалились, уступив свои нары зятю. Все улеглись раньше обычного.
Только одна Майыс не ложилась. Она сидела перед потухающим камельком, помешивая лучиной золу.
И вдруг заснувший старик громко заскрежетал зубами и дико запел: «Не я ли славным заржу жеребцом, не я ли великим быком промычу на весь мир! Не я ли!.. Ой-ой-ай-ай!..»
Сначала поднялась Ирина. Она подошла к камельку и раскурила трубку от раскаленного уголька. Там Ирина что-то сердито и долго бормотала, потом, замахнувшись щипцами на Майыс, ушла к себе.
Майыс продолжала сидеть и мешать золу. К камельку все ближе подступала темнота.
Спустя некоторое время встал Федор и вышел во двор. Вернувшись в дом, он подошел к очагу погреться и покурить.
— Ну, подожди ужо! — грозно ворчал он. — Вот еще нашлась упрямица!..
В камельке дотлевали последние угли. Майыс по-прежнему сидела и помешивала лучиной золу. Внезапно она с треском переломила лучину, бросила ее в камелек и решительно ушла за занавеску, отдернув ее резким движением. Долго колебалась потревоженная занавеска и наконец неподвижно замерла.
Лучина, брошенная в камелек, вспыхнула на мгновение, — весь дом озарился светом, и тут же снова все погрузилось во мрак.
Наступила полная тишина. Темень стала еще гуще и плотнее.