Утром зять встал раньше всех и затопил камелек. Был он хмур и резок и держался так, будто накануне крупно проиграл. Попив молча чаю, старик поспешно уехал. И всем сразу стало легче, все заговорили громко:
— А ведь он куда лучше, чем нынешние молодые чистоплюи…
— А что, он еще может не одну девушку состарить…
— Да и наша-то не ахти какая драгоценность. К тому же, если со старым что случится, все богатство ей достанется! Сможет тогда выйти за любого…
Поздно вечером зять вернулся. Он привез несколько бутылок водки. Пили с радостью. Захмелев, старик повел разговор намеками, которые легко было понять.
— Эх, кабы была под рукой кружка с дырявым дном… — начал он. — Вот я бы налил в нее водку и поднес тестю. Так ведь поступали в старину. Что на это скажете? — уставился старик на Федора своими узкими колючими глазками.
— Что тут сказать! И ты ведь не мальчик.
__ Что я не мальчик, эго всем известно! А ты за падаль все имущество у меня вытянул, подлец!
— Что-о! Мне еще из-за тебя выслушивать всяческие оскорбления приходится! Горе мое! — опрокинув тарелку с мороженым мясом, вскочил Федор и кинулся было на Майыс…
Через три дня зять увозил жену домой. Когда садились в сани, Майыс остановилась у коновязи, глядя на притихшую юрту-копну, откуда никто не вышел. Потом кончиками пальцев смахнула с ресниц слезинки и резким движением бросилась в сани.
— Пока не проедете поле, назад не оглядывайся, — скороговоркой поучал ее Федор. — В старину говорили: «Если невеста, уезжая из дому, оглянется, значит душа ее возвращается к родным и быть ей несчастной с мужем».
Но не успели доехать до озера, что посредине Дулгалаха, как Майыс уселась поперек саней и стала упорно глядеть назад. Федор забеспокоился.
— Вот чудище! Вот упрямица!.. — проворчал он и поспешил в дом.
— Ладно уж тебе! — сказала Ирина.
Она долго еще стояла на дворе, провожая глазами Майыс.
Глава вторая
ТРОПА ИСПЫТАНИЙ
Сыромятный ремень не рвется.
ПАНСИОН
Дмитрий Эрдэлир вернулся из Талбы с новостью: русский фельдшер говорил с учителем Иваном Кирилловым, и учитель сказал: пусть Егордан привозит сына в школу. «На восемь мест в пансион уже взято одиннадцать человек, но, может, примут его сына двенадцатым», — пообещал учитель. Позабытый было разговор о том, отдавать Никитку в школу или нет, начался снова. Проговорили весь вечер. Наконец Егордан, поглаживая засыпающего Никитку по голове, ласково сказал:
— Завтра в школу поедем…
— Не поеду…
— Э, друг, так нельзя. Неужто хочешь всю жизнь батрачить у чужих людей, как мы вот?
— Не поеду…
— Мал он еще, с будущего года ему бы в школу, — вздохнула Федосья. — Дети его забьют там.
— Зря не болтай! Раньше выучится — раньше кормят } нас начнет.
— Очень уж он мал…
Мальчик обиделся, что мать все еще считает его маленьким, и неожиданно согласился ехать.
Встав рано утром, Никитка подошел к спящему Алексею и, поцеловав его в лоб, пробормотал:
— Ну, детка, я уезжаю, а ты будь здоров и по мне нс скучай.
Никитке не дали вконец расстроиться, на него быстро надели старую доху деда поверх драного пальтишка, а ноги сунули в огромные камусы[13] Эрдэлира. Отец вынес Никитку на руках и посадил в сани, устланные сеном. Затем он закутал его в старое заячье одеяло и крепко обвязал веревкой, чтобы не дуло.
Никитку вышли провожать все, кроме спавшего Алексея. Из Веселовской избы прибежала бабушка.
— Будь здоров, слушайся учителя, живи с ребятами дружно! — говорили родные, обнимая неподвижного Никитку, напоминавшего бочонок в своей огромной дохе и в одеяле.
В пути отец несколько раз останавливал вола и подправлял одеяло на Никитке.
Наконец семь верст остались позади, и они приехали в Талбинскую школу.
Из какой-то комнаты, где, казалось, все гудело, к ним навстречу вышел молодой белолицый человек с вьющимися рыжеватыми волосами. Он был подпоясан широким брезентовым ремнем с блестящей пряжкой.
— Иван, я вот привез своего парня, — сказал отец.
— Этот? — Молодой человек наклонился и внимательно посмотрел Никитке в лицо. — Послушай, друг, а не мал ли он?
— Да семь лет уже…
— Что ж, посмотрим, что выйдет. Опоздал ты, Егордан. Ну, дружок, пойдем поучимся.
Сказав это, молодой человек взял Никитку за руку.
Мальчик не хотел идти и всячески упирался, но человек все же потащил его куда-то.
— Оте-ец!
— Я здесь посижу, — успокаивающе сказал Егордан.
И вот Никитка оказался в комнате, где было полно ребят.
В углу картинка висит — женщина с ребенком на руках. В центре правой стены — портрет человека с красной бородой. У него с плеч свисают концы плетеных веревок, а на груди блестят рядами серебряные монеты.
Никитка попятился. Но молодой человек повел его дальше, насильно посадил около мальчика, одетого в старое заячье пальто, и спросил:
— Ты кто? Как тебя зовут?
Никитка не ответил: ведь этот человек только что говорил о нем с отцом, а теперь спрашивает, кто он, будто впервые его видит.
— Ты что же, имени своего не знаешь?
— Я Никита.
— А я кто?
— Ты-то?.. Наверное, учитель.
— Правильно, я учитель. Как твоя фамилия?
— Не знаю… Я сын сына Лягляра…
Все дети громко засмеялись.
— Но ведь Лягляр — прозвище, а я спрашиваю, как твоя фамилия. Как его фамилия? — обратился учитель к ребятам — Кто знает?
Оказалось, никто не знал фамилии Никитки, хотя многим детям было известно, что он сын сына Лягляра.
— Ну, ничего, выясним, — сказал учитель.
Он погладил Никитку по голове и отошел.
Все звали деда Лягляром, а их всех — Ляглярами. Никитка был крайне удивлен: это, оказывается, прозвище…
Никитка огляделся. В классе было много ребят. Самые маленькие размещались возле двери. Среди них выделялся чистенько одетый сероглазый, круглолицый мальчик с толстыми красными губами. Он сидел один на парте.
Посреди класса стояли стол и стул. На столе лежала очень толстая книга. Возле стола возвышалась четырехугольная черная доска, исписанная мелом. Никитка, глядя на нее, размечтался: «Хорошо бы прилепить к ней бересту и стрелять из лука». Но вдруг сосед толкнул его локтем. Мальчик, очевидно, давно следил за Никиткой и теперь пристально смотрел на него большими глазами из-под широкого, выпуклого лба. Никитка решил отодвинуться. Но тот придвинулся еще плотнее. Никитка снова подался к краю. Сосед не отставал. Вскоре Никитке уже некуда было двигаться. К счастью, в это время учитель что-то громко сказал, и весь класс вдруг засуетился, зашумел, и ребята побежали к двери.
Никитка тоже выбежал. Отец все еще сидел здесь. Ухватившись за грубые, мозолистые пальцы отца, Никитка стал рассказывать обо всем, что видел там, в комнате.
Подошедший учитель спросил у Егордана, как его фамилия.
— Я сын Лягляра… А он внук Лягляра, мой сын…
— Но ведь это прозвище, Егордан, — засмеялся учитель. — Настоящее имя Лягляра — Дмитрий, это я знаю. А фамилия-то как? Как князь пишет?
— Князь так и пишет: «Сын Лягляра», — проговорил смущенный Егордан.
Ребятишки вокруг боролись, катались по полу, подбрасывали ногами шапки, гонялись друг за другом. Пыль стояла столбом, ни на минуту не умолкали крики, грохот, смех.
Так и не успел Никитка рассказать отцу все свои новости. Учитель громко произнес какое-то слово, и дети с шумом устремились в класс.
— Ты тоже иди, потом поговорим, — сказал отец Никитке.