Благородный Шевлягин тоже не решился на утонченную месть упрямой оппонентке во всегдашних спорах и не назвал фамилию Липченко.
Удар он принял на себя.
— Наше бюро может, Павел Станиславович.
— Может, — с явным сарказмом повторяя Веретенников. — Может такое наконструировать же смазке и гидравлике, что потом ни одного изготовителя не уговоришь, любой заказчик удерет… Вы же чертежики выдадите на уровне технических достижений двадцать первого века.
— Но мы должны ориентироваться на передовое, а не плестись в хвосте. Это же, извините, консерватизм… Это же…
— Не заводись, Шевлягин… Твои призывы мы знаем лучше первомайских лозунгов, — укротил Готовцев назревающую гневную вспышку обиженного перспективщика.
Истинно говорят, что человеческая душа — сплошные потемки. Наверняка Андрей Готовцев не принял бы упрека в том, что он черствый человек, однако некоторые факты его поведения свидетельствовали и о бесчувственности его души, и о холодном равнодушии сердца. Подписав акт с «особым мнением», кинув, так сказать, ежа за воротник волжским коллегам, он не стая переживать и мучаться угрызениями совести. В тот же вечер он спокойно отправился в ресторан в обществе симпатичной подчиненной. Заборский ресторан был прибежищем весьма уютным и ошарашивая командировочных столь изысканным выбором рыбных блюд деликатесных наименований, что уже при чтении меню начинали ощущаться спазматические позывы желудка.
Изящно разделывая сига под белым соусом, Нателла Константиновна пожалела конструкторов с берегов Волги.
— Премия у них теперь полетела… Угробил ты людям премию, Андрей, и спокойно ублажаешь свое чрево. Они как солнышка ждут Золотухина с актом приемки, а он привезет «особое мнение»… Расстроятся, бедняги. Наверняка уже премиальные распланировали.
— Кто же их раньше времени планирует?
— Члены коллектива. Они, Андрей, милые, простодушные и симпатичные люди с непрерывно растущими потребностями, всегда опережающими возможности… Начальству, между прочим, никогда не надо забывать, что коллектив не только производственная ячейка, но и человеческая общность, составленная из индивидуумов. Вот те самые индивидуумы старались, надеялись и ждали, а ты…
— Добрая у тебя душа…
— Нет, Андрей, душа тут ни при чем. У меня просто развит инстинкт самосохранения. Я ведь тоже рядовой представитель тех самых индивидуумов. Меня тоже могут вот так, наотмашь и под корень. Потому и приходится начальство воспитывать… Ты в самом деле считаешь конструкцию станков устаревшей?
— Да.
— У них и детства не было, а их сразу в старость.
— Люди тоже иной раз рождаются стариками.
— Или им помогают быстрее состариться. Лишают, например, одним росчерком пера махровых кофточек и новых костюмов. Ты не задумывался, Андрей, сколько лишних морщинок положит твое решение на женские лица волжского коллектива?
Скосив ореховые, тугого блеска глаза, Нателла приметила, что в углу из-за столика поднялся грузный мужчина и усмехнулась:
— Сейчас товарищ Золотухин тебе ответит.
Коллега был явно навеселе. Состояние его бородки свидетельствовало, что воля и мысли его сконцентрированы в некоем фокусе и находится он в боеспособной форме.
— Боржомчик пьем. Андрей Алексеевич? Пакость ближним учинили, а теперь минералкой услаждаемся?
— Ты пьян, Вениамин Сергеевич. Иди лучше в номер.
— Ты меня в постельку не укладывай. В самый раз нам поговорить. Когда еще встретимся в такой обстановке, чтобы без протокола и без регламентов… Девушка, коньячку сюда! Бутылочку, милая, и соответствующее к ней приложение. И скоренько, потому как будет у нас душевный разговор… Зачем тебе, Готовцев, вздумалось «особое мнение» писать?.. «Низкий уровень конструкторских и технологических разработок…» Ишь, как завернул в акте.
— Но ведь это на самом деле так!
— Вы, красавица, в наш разговор не влезайте… Я этими руками двадцать пять лет станки конструирую. Самолично тонны ватмана исчертил, а вы без году неделя обретаетесь в станкостроении и уже норовите лезть в безусловные авторитеты… Приношу извинения за тривиальность, но худо, когда яйца курам начинают лекции читать.
Нателла вспыхнула и обиженно поджала красивые губы.