Она выцарапывала тайные надписи на стенах, прятала всюду записки людям. Твердила координаты Планеты Счастья, надеясь, верно, что в какой-нибудь из бесчисленных механических памятей корабля это как-то удержится. А может, она воображала, что уже видит людей, говорит с ними.
— Не верьте, не верьте ему, — твердила она. — Слушайте: Пятая! Вы поняли? Пятая планета!
Иногда, впрочем, она говорила и со мной, только глядела мимо, туда, где был воображаемый я.
…Ну, что еще об этом? Она умерла. Она умерла, не приходя в себя, и в последние минуты, уже с закрытыми глазами, искала меня, искала рукой мой ящик, мою «обшивку».
Не правда ли, ты доволен, Берки? Ну, пусть не доволен; доволен — не то слово. Это служит тебе — выразимся так — горестным утешением. Она ведь искала тебя, искала в последнюю минуту. Пусть это было бессознательно — тем более, не правда ли, Берки? Таким образом, можно, пожалуй, и пренебречь всем, что было сказано до этого. Конец — всему делу венец. В последнюю минуту она уже не бредила Планетой Счастья — она искала. Искала тебя… Все как-то путается в моих мыслях… Главное, что она искала. В последнюю минуту она снова вступила на Дорогу.
Но что, если действительно мы просто обречены на эту дорогу, на неустанные поиски? Артем говорил, что, прекратив поиск, мы перестанем быть человечеством. Может, в этом-то и все дело?! Из нас, из недр нашего «я» звучит вечный приказ, вечный звонок: «Вставайте! Пора! В дорогу!» Из недр нашего «я», когда-то в борьбе за место под солнцем сложившегося так, чтобы искать, и поэтому выжившего. Древний приказ, древний зов… Он звонит внутри, как… ну, скажем, как биологический будильник, от исправности которого когда-то настолько зависела наша жизнь, что они слились в нерасторжимое единство: мы живем, пока этот будильник звенит в нас и пока мы откликаемся, поднимаемся на этот зов. И вот нам уже нет соперников на Земле, и кроме того, что сами же мы натворили, нет, видимо, ничего во внешнем мире, что вынуждало бы нас на поиск. Нет, как, впрочем, и не было, никакого вселенского смысла в нашем поиске. Просто когда-то мы выжили, потому что искали, и отбор закрепил, как жизненно необходимую, эту потребность искать. Мы не способны к блаженству однообразного существования, в котором вечность, тождественная себе. Мы ищем. Мы не можем не искать, если хотим жить. И, видя, что от этого зависит наша жизнь, считаем, что в этом есть глубокий смысл.
Но нет, тысячу раз нет!
Еще тогда, потеряв Артема, я разглядел смерть — смерть без всяких скидок. Потому что это ведь уловка, утешение — что нет-де смерти, просто мы переходим из одной формы в другую. Дело в том, из какой формы — в какую?! Однажды не просто увидев, но поняв смерть, мы уже знаем, как лживо утешение: «Ничто не проходит…» Мы уже знаем, что в этой фразе забыто последнее слово: «бесследно». Ничто не проходит бесследно. Но дело в том, какой именно след остается!
Я потому и бился все эти годы, что в мире есть смерть, настоящая смерть. Я потому и бился, что понял еще тогда — она так же может сожрать человечество, как сожрала Артема.
Когда-то Артем сбил меня с толку своим спокойствием. Действительно, смешно бежать навстречу дню, который сам придет. Еще смешнее искать что-то, не представляя даже, каким оно может быть. Все это действительно смешно. Смешно до тех пор, пока мир спокоен… пока день неторопливо и наверняка сменяет ночь… пока есть гарантия: не здесь — так там, не сейчас — так завтра, не завтра — так через тысячу лет… пока человечество живет и ему ничто не угрожает… Смешно искать, спешить, волноваться, если человечеству гарантировано благополучие или хотя бы достойный преемник. Но мир не предопределен. Бессмертие и благополучие человечеству не гарантированы. Случай может прийти, а может и не прийти. Успокоенности не может быть.
Да, верно говорил Артем, жизнь еще не предъявила человечеству задач, с которыми оно не могло бы справиться. Впрочем, кто знает, может быть, они уже стоят, эти задачи, но мы не только не можем их решить, мы даже обнаружить их не в состоянии — и только что-то в нас, толкающее к поискам даже тогда, когда мы еще не можем уразуметь, что именно ищем, слышит этот сигнал… этот звонок, беззвучно звенящий?
Этот звонок, этот сигнал… Древний ли это, уже излишний, но намертво спаявшийся с нашей жизнеспособностью рефлекс или беззвучное веление еще не названных дорог? Будем ли мы еще прозревать и прозревать, переходить от одной яви к другой, более глубокой, или мы сами — та новая явь, которой еще не может осознать ворочающая материей Вселенная?