Квартира оказалась большой, двухкомнатной. Это сразу меня насторожило. Зачем одному человеку целых две комнаты? Неужели Макс женат?
— Вон спальня, а вот кабинет, — объяснил мне хозяин. — Посиди пока там, а я на кухню. Да, на столе лежит для тебя подарок. Надеюсь, тебе понравится. Я видел, у тебя такого нет.
Прежде, чем зайти в кабинет, я окинула взглядом спальню. Ее вид меня успокоил. Ничто там не демонстрировало присутствия женщины. Никаких безделушек, украшений вроде заполоняющих наше со Светкой и Нелькой или Наташино жилище. Зато напротив тахты висят мои «Облака», очень уместно окантованные. От окантовки они словно бы стали лучше. Будто и не мои, честное слово!
Дольше глазеть на спальню я постеснялась, поэтому отправилась в кабинет. Он выглядел не менее мужским. Компьютер, музыкальный и видео центр. Стеллажи с книгами. Никаких женских романов, много фантастики, в основном научной, а не фэнтези. Я знаю, парни предпочитают именно научную. Правда, целая полка посвящена Толкиену, но этот писатель имеет поклонников любого пола. А вот фотография… на ней несколько человек. Сердце мое забилось. Неужели жена и дети? Я подбежала ближе. Слава богу! Это «Битлы». Я тоже их люблю.
Облегченно вздохнув, я приблизилась к столу, где меня должен ожидать подарок. Там лежал огромный альбом итальянского искусства с невероятно качественными иллюстрациями. Разумеется, у меня такого нет! Страшно помыслить, сколько стоит подобное чудо.
— Макс, — бросилась на кухню я, — спасибо, но это так страшно дорого… я не могу взять…
— При твоей стипендии дорого, а при моих доходах в самый раз, — спокойно прокомментировал Макс. — Тебе ведь понравилось?
— Конечно, но…
— И никаких «но». Мне этот альбом не нужен, а выкидывать его из-за твоей излишней деликатности было бы глупо, ты не находишь?
— Как — выкидывать? Это невозможно.
— Ну, вот. Значит, бери.
Беседуя, Макс раскладывал по вазочкам какие-то кушанья.
— Мне помочь? — неуверенно спросила я. Я не слишком-то разбираюсь в хозяйстве.
— Нет, справлюсь сам. Сразу предупреждаю, домашних разносолов не получишь. Готовлю я паршиво, так что заказал все в ресторане. Переживешь?
— Конечно, — улыбнулась я, радуясь очередному доказательству отсутствия семьи. — Это что за агрегат?
— Аэрогриль. Очень удобная штука, я обычно только им и пользуюсь. Сейчас горячее будет готово. Хочешь, отнеси вот это на стол. Смотри, какое шампанское! Настоящее французское, «Клико». Ты когда-нибудь такое пила?
— Нет, я никакого не пила. Я не пью, Макс.
— В каком смысле?
— Вообще не пью.
— Почему?
— Не знаю. Не хочется. И папе обещала…
Я вспомнила папины слова.
— Дай мне обещание, — сказал он, отправляя меня в Питер, — что не будешь пить в присутствии посторонних людей. Особенно мужчин. Если уж тебе суждено наделать глупостей, я бы предпочел, чтобы ты пошла на них осознанно.
Впрочем, разве Макс посторонний? Я люблю его, и я сейчас поступаю осознанно, хоть и трясусь, словно осиновый лист. Короче, когда через некоторое время Макс протянул мне бокал с шампанским и решительно произнес: «Пей!», я выпила.
Очнувшись, я не сразу поняла, где я. Взгляд уперся в «Облака», вдруг показавшиеся полчищем сплетенных в экстазе тел. Сердце терзало ощущение непоправимой беды, хотя какой, было неясно. Беды, греха, потери. Я повернула голову, которую пронзила жгучая боль, словно в мозг вонзили иглу. У меня никогда раньше не болела голова. Впрочем, физическая боль тут же отступила перед душевной.
Рядом со мною спал Макс, и лицо его выражало глубокое удовлетворение, переходящее во всеобъемлющее, ничем не замутненное самодовольство. Не замутненное даже счастьем или хотя бы радостью. Если и была радость, то лишь от сознания собственного превосходства. Будто он победил в поединке с противником, которого все считали фаворитом, и теперь готов принимать заслуженные восторги и, самое главное, безмерно восторгается собою сам. От чувства юмора, делавшего Макса таким интересным, не осталось и следа. Неоднозначность, загадочность, возвышающие его над обычными и понятными мальчишками вроде Сашки, тоже исчезли. Рядом со мною лежал самодовольный мужчина, понятия не имеющий о том, что жизнь сложна и многогранна и что любой триумф несет оттенок поражения. В чем причины такой метаморфозы?