Похоже, остальные тоже не жаждали проявлять инициативу. Естественно. Они уже знали, что ничем не могут помочь. Скоро Ольга Николаевна вызовет аварийщиков, те привычно обругают нас за неумеренное пользование электроприборами и приступят к работе.
Поэтому, закрыв глаза, я принялась вспоминать любимые сцены из «Джен Эйр», причем в роли мистера Рочестера мне упорно мерещился Макс. От приятного времяпрепровождения меня отвлекла Нелька.
— Можно войти? — спросила она. — Сейчас уже без пяти одиннадцать.
— Конечно. Извини, что я так… не знаю, что на меня нашло.
— Я думаю, это последствия легкого сотрясения мозга, которое ты получила позавчера. Тебя ведь подташнивало, я помню. Я бы на твоем месте все-таки посетила врача. Травмы головы — дело нешуточное.
— У меня уже ничего не болит. Я вообще никогда не болею.
В этот момент включили свет.
— Смотри! — Я тут же протянула Нельке свой рисунок.
Она взяла его не без удивления, однако, едва бросив взгляд, тут же впилась глазами. Даже румянец появился на обычно бледных щеках. Я ждала комментариев, но она молчала. Вскоре открылась дверь, и появилась Светка, нагруженная двумя большими пакетами. Она, не церемонясь, сунула нос в листочек, затем выхватила его и принялась изучать.
— Вам нравится? — уточнила я, несколько смущенная странной реакцией на мой жест примирения.
Вместо ответа Светка произнесла, ни к кому не обращаясь:
— А хорошо, наверное, быть жутко талантливой…
— Ну, конечно, хорошо, — немного подумав, согласилась я. — Наверное, в этом есть какие-нибудь минусы — обостренная чувствительность, хрупкое здоровье, душевное одиночество, — но я бы все отдала за большой талант. И вы, наверное, тоже?
Светка захохотала довольно нервным смехом, а Нелька поспешно заметила:
— Мне очень понравился твой рисунок. Просто здорово!
— Хочешь оставить его себе?
— Спасибо. Девчонки, а кто был на последней лекции по дизайну? Я думала взять конспект у мальчишек, но у них не оказалось. Никто к нашей Ниночке не ходит.
— Я хожу, только конспект у меня плохой. Она так занудно читает, я просто засыпаю. Сейчас найду!
Мы занялись повседневными делами. На приход Макса в столь позднее время надеяться было нечего, и я успокоилась. Завтра Восьмое марта. Разве это не повод навестить спасенную даму, даже если она тебе не понравилась?
Но визит состоялся гораздо раньше, и не тот, которого я ждала. Дверь внезапно отворилась, и на пороге возникла Наташа в халате, небрежно наброшенном на ночную рубашку. В таком виде она еще больше, чем обычно, походила на мою маму.
— Что случилось? — испугалась я. Ворваться, не постучавшись, за полночь — это не в Наташином характере. К тому же на ней лица нет!
— Что случилось? — повторила Нелька.
— Марго выпала из окна.
— Что значит — «выпала»? — уточнила Света. — Как это?
— Не знаю. Никто не знает. Ее тело нашли во дворе.
Наташа села на мою кровать и заплакала.
— Тело? — в ужасе повторила я. — Ты хочешь сказать… она ведь живая?
— Ме-е-ертвая, — прорыдала Наташа. — Говорят, сразу насмерть…
— О черт! — выругалась Светка. Точнее, она выругалась иначе.
Никогда не теряющая разума Нелька мрачно прокомментировала: — Ей еще повезло. Третий этаж… Могла сломать позвоночник и долго мучиться. Или остаться инвалидом. Кошмар!
— Нет, — покачала головой Наташа, — она выпала не от нас. Алена провела весь вечер дома, она бы знала. Мы еще удивлялись, почему Марго все нет. Кто мог подумать…
— Никогда больше не стану напиваться, — горестно вздохнув, дала обещание Светка. — Хоть завтра и Восьмое марта. Точнее, уже сегодня. Значит, Марго пила не с Аленой?
— Нет. И вообще никто не признается, что ее видел. Точнее, все ее видели, но кто был последним?
— И не признается, — заявила Нелька. — Кому охота лишних неприятностей? Хотя Марго не из тех, кто напивается в одиночку. Поганая история! Бедная Марго! Вас еще не допрашивали?
— Нет. А будут?
— Наверное. Правда, завтра праздник, может, у ментов выходной?
И тут Светка изумила меня, поинтересовавшись:
— Вы не думаете, что она могла сделать это нарочно?
— Самоубийство — смертный грех, — напомнила я.
— Она вряд ли верующая.
— На ней всегда крестик.
— Что сейчас значит крестик? — махнула рукой Нелька. — Мода. Чего зря гадать, все равно без толку. Вот узнаем, было ли состояние алкогольного опьянения, тогда и поймем. Давайте ложиться спать, у меня от всего этого башка трещит. Надо выпить валерианки, а то не заснем. И тебе, Наташа, тоже.
Мы покорно заглотили валерианку, только лично мне она не помогла. Я ворочалась в кровати, так и этак крутя подушку, но сон не шел. Еще бы! Марго погибла, Боже мой! В двадцать лет — в самом расцвете сил. Да, мы с ней не любили друг друга. Точнее, она по неизвестным причинам плохо относилась ко мне, а я из-за этого — к ней. И вот теперь она мертва, и нам никогда уже не помириться. Никогда — самое страшное слово из всех, какие я знаю. Никогда не будет она больше меня дразнить. Конечно, я вовсе не желала повторить испытанные из-за Марго тяжелые минуты, но несомненно согласилась бы на это, лишь бы ужасное известие оказалось ложным. Однако надежды на подобный исход не было. Наташа не стала бы так шутить.
А если Марго вовсе не ненавидела меня, а лишь пыталась угодить Алене? Нет, я чувствовала исходящую от нее злобу. Неужели она так и умерла с нею? Но Бог милосерден, он ее простит. Бог — это ведь не совсем то, что описано в Библии или в Коране. Это высший разум, точнее, высшая справедливость. Я согласна с Кантом: наличие у человека совести — единственное доказательство его существования. Бог способен простить даже самоубийство, я не сомневаюсь! Нет такого греха, по поводу которого Он произнес бы: «Никогда». Только зачем Марго убивать себя? Она выглядела почти счастливой. Почти — потому что тот, кто испытывает злобу, не может быть вполне счастлив. Я не верю в самоубийство. Но неужели Марго так напилась, что выпала из окна? Напилась с кем-то, кто живет на высоком этаже — раз разбилась сразу насмерть.
Я вспомнила, какими речами напутствовал меня перед отъездом папа.
— Дай мне обещание, — сказал он, — что не будешь пить в присутствии посторонних людей. Особенно мужчин. Если уж тебе суждено наделать глупостей, я бы предпочел, чтобы ты пошла на них осознанно.
Меня тогда очень это насмешило — с чего бы мне вдруг пить в чьем бы то ни было присутствии или без такового? Лишь поступив в Академию, я поняла папину предусмотрительность. В общежитии действительно много пили, причем не только парни, но и девчонки. Я быстро выработала собственную методу: брала одну рюмку — неудобно ведь совсем отказываться — и растягивала ее на все время.
Вторую просьбу папа произнес шутливо.
— Обещай мне, что не обстрижешь косу, как бы ни уговаривали тебя подруги. Сперва спроси мнения мужчин.
Я ответила, что не для того столько лет растила волосы, чтобы добровольно их лишаться. Кстати, папа и тут оказался прав. Моя коса неоднократно служила предметом бурных дебатов.
Но я отвлеклась. Я думала про алкоголь и про Марго. Она любила водку и могла выпить довольно много, не пьянея. Это сколько ж ей понадобилось, чтобы дойти до бессознательного состояния? Трудно представить. Напилась, высунулась в окно глотнуть воздуха и… Только сперва ей потребовалось отворить окно. Топят у нас плохо, и для проветривания мы открываем разве что форточку. Отворить окно… непростая задача! Рамы старые, набухшие, а за зиму и вовсе примерзают. Наверное, ей отворил кто-то другой… поэтому он и боится признаться, что был с нею.
И тут страшное подозрение заставило меня подскочить в кровати. Не слишком ли много случайностей нагромоздилось за последние двое суток? Позавчера отключили свет — и я наткнулась в коридоре на тело. Неподвижное, не подающее признаков жизни. Да живое ли? Мне так до конца и не верилось, что это был пьяный, скорее, некто без сознания. Без сознания — или мертвый. Но бессознательное тело не могло само уйти! Его унесли, пока я бегала на вахту. Кто, зачем? А сегодня снова вырубили электричество, и погибла Марго. Выпала из окна — или ее вытолкнули в темноте?