Мужья тоже сошлись между собой. Григорий Иваныч пришел как-то вечером за женой, и знакомство завязалось. Он держал себя, как хороший старый знакомый. Женщины доканчивали какую-то работу, и Григорий Иваныч прошел в мастерскую Петра Афонасьевича, где хозяин мастерил свои крючья, а старик Яков Семеныч искал лесы.
— Вот это хорошо, — полюбовался Печаткин. — Только труд делает человека истинно благородным… Ей-богу, отлично!
Скромный Петр Афонасьевич даже сконфузился от этих похвал. Он, напротив, всегда тщательно скрывал свое рыбачье ремесло, считая его унизительным для чиновника. Яков Семеныч отнесся почему-го недоверчиво к новому знакомому и упорно молчал. Но Григорий Иваныч подсел к нему и заговорил:
— Вы, вероятно, в военной службе были?
— Случалось… Блаженныя памяти Николаю I прослужил тридцать пять лет.
— Уважаю таких старцев, убеленных благообразной сединой, — добродушно басил Григорий Иваныч, хлопая старика по плечу. — По-моему, кто дожил до такой бодрой старости, тот не может быть дурным человеком… Извините, я говорю всё прямо. Позвольте покурить из вашей трубочки, Яков Семеныч…
Из вежливости Клепиков хотел закончить свою работу, но Печаткин настоял, что для него именно этого-то и не нужно делать. Напротив, он очень заинтересовался. Собственно, и работа была несложная. Бралась проволока, оттачивалась с одного конца острым жалом, потом обрубалась на особой наковаленке, затем тупой конец на той же наковаленке загибался в петлю, и получался крюк. Привычная работа шла быстро, и Печаткин полюбовался на нехитрое мастерство. Затем он подробно осмотрел все рыболовные снасти: «подолы» для стерлядей, витили, мережки, сети, кибасья, поплавки из осокорей и т. д. Всё это было развешано по стенам в самом строгом порядке.
— А вот в Америке, там уже давно искусственным путем разводят рыбу, — рассказывал Печаткин, посасывая трубочку. — По-ученому это называется писцекультурой… Очень выгодная штука. Рыбы получается в десять раз больше. Рыбопромышленники арендуют озера и реки, устраивают садки, питомники и вообще заводят правильное хозяйство. У нас, извините, рыбу только истребляют, а ведь она требует такого же правильного хозяйства, как пчела, шелковичный червь, баран, корова или лошадь. Лиха беда, что мы ничего не знаем и не умеем взяться…
Он подробно рассказал, как ведется дело в Америке, и старые рыбаки могли только ахать. Вообще, Печаткин сразу подавил их своей ученостью. Говорил он степенно, не торопясь, точно сам везде был и всё видел собственными глазами. Но, разговаривая о рыбе, Печаткин незаметно перешел к своим шервожским делам и пошел чертить: тот — дурак, этот — шарлатан, третий — межеумок. Всех по пальцам перебрал, и всем досталось на орехи. Скромный Петр Афонасьевич весь съежился, слушая эти смелые речи, хотя оно, конечно, ежели рассудить правильно… Да нет, не нашего ума дело.
— Горд я — вот главная причина, — продолжал Печаткин, закручивая свои рыжие усы. — Конечно, я маленький человек, но свою честь отлично понимаю и никому не позволю наступить себе на ногу… Уж извините!..
— Не мало с твоей честью-то горя напринимались, — ответила из другой комнаты Анна Николаевна, любившая вмешиваться в чужие разговоры. — Честь — это хорошо тому, у кого детей нет да денег много, а бедному человеку честь-то и не по чину в другой раз…
— Женщина, умолкни!.. — ворчал Григорий Иваныч, улыбаясь добродушной улыбкой. — И у зверя есть своя честь… Оскорбленный медведь поднимается на задние лапы и грудью идет на врага. А маленькому человеку вот как нужно беречь свою честь…
Никто не обратил внимания, как в мастерскую пробралась маленькая Катя и с жадным вниманием прислушивалась к разговору. Здесь еще в первый раз раздавались незнакомые слова, и её детское сердце по уверенному спокойному тону гостя верило, что именно он прав. Девочка инстинктивно всё подходила ближе и ближе к Григорию Иванычу, пока не очутилась у него на коленях. Он разглаживал её волосы своей большой сильной рукой, принимая, вероятно, за Любу, а потом с удивлением проговорил:
— Откуда взялась эта птица?..
— Я - Катя…
— Катя? А знаешь, кто была Екатерина великомученица, имя которой ты носишь?
Печаткин очень хорошо рассказал житие святой, а Катя всё время смотрела с изумлением ему прямо в рот, как это делают маленькие дети. Григорий Иваныч так хорошо рассказывал, что у неё навернулись даже слезы на глазах.
— Большая будешь — всё узнаешь, — закончил Печаткин, гладя детскую головку. — У меня вот две таких маленьких женщины есть…
— Ну и башка! — проговорил Петр Афонасьевич, когда Печаткины ушли домой. — Всё-то он знает… И как говорит: точно по печатному. Вот это человек… В самом деле — башка. Маленький человек, а всё-таки не тронь меня…