— Ого! Вы уже дошли до «маленькой ладони». Хотите кислородную подушку? Вам легче будет дышать, — предложила акушерка.
— Не нужно, я обойдусь без нее.
— Если так будет продолжаться, мы вызовем доктора Симонена.
— Да, позвоните ему, пусть приедет.
Доктор внушал ей доверие, и она была убеждена, что при нем не может произойти никаких, совершенно никаких осложнений. Симонен приехал в семь утра. Акушерка, не отходившая теперь от Роз, сообщила, что она дошла до «большой ладони».
— Мне хочется тужиться, — сказала Роз.
— Потерпите, детка, удержитесь.
Лицо доктора было закрыто марлевой маской, но глаза улыбались.
— Вот видите, я же говорил, что вы родите тринадцатого.
— Мы вас ждали, доктор…
— Вернее, вы мне не дали позавтракать…
Доктор снял с Роз простыню.
— Ну-ка посмотрим, на какой вы стадии…
Уже полное раскрытие — значит, шейка матки полностью сократилась, она это знала. Ее учили также, что теперь в ее задачу входит помочь ребенку опуститься к промежности. Доктор напомнил Роз, что она должна для этого делать.
— Вы не забыли? Глубокий вдох, задержите дыхание, тужьтесь… Перестаньте тужиться, короткое дыхание… В порядке?
— Да.
— Ну, продолжайте.
Крепко вцепившись в края стола, слегка приподняв голову, согнув ноги в коленях и широко их расставив, Роз потужилась изо всех сил… Желание тужиться сразу прошло.
Доктор заставил ее повторить то же самое несколько раз.
— Очень хорошо, тужьтесь… Перестаньте тужиться, подождите…
И вдруг поторопил ее:
— Дышите, вдох… вдох… тужьтесь… сильнее, сильнее… Я вижу ребенка. Еще, еще… Хватит.
Доктор освободил головку, плечики. Роз, вся в поту, почувствовала нечто круглое. И вот настал незабываемый момент: маленькая ручка прикоснулась к ее животу.
— Еще немножко… Все.
Доктор Симонен в резиновых перчатках схватил маленькое синеватое существо, связанное еще с матерью пуповиной, и показал его утомленной, но сияющей от радости женщине. Жан-Жак издал свой первый крик ровно в семь часов сорок минут утра.
— Счастливы? — спросил доктор, когда сестра унесла ребенка.
— Спасибо вам, большое спасибо. Подойдите, мне хочется вас поцеловать.
— Раньше женщины после родов ненавидели акушеров, — сказал доктор, взволнованный этим порывом. — Некоторые даже проклинали мужей. Возможно, настанет день, когда рождение нового мира произойдет так же безболезненно…
Три часа спустя Шарлю Морену сообщили о радостном событии. В то время в Перигё участники первой демонстрации расходились по домам. После этой демонстрации должны были произойти еще две у памятника погибшим воинам — одна сегодня, несколько позже, вторая завтра, в воскресенье.
Правительство запретило демонстрацию на Елисейских полях в Париже и отдало приказ префектам в течение этих двух дней бороться против всяких сборищ и манифестаций в общественных местах. Но трудно преградить доступ к памятнику погибшим, к подножию которого большая часть населения собиралась, следуя призывам, возложить цветы.
Обращение видных деятелей Франции было выпущено в начале месяца. Немедленно по всей стране сформировались организационные комитеты, которые советовали действовать осмотрительно: никаких демонстраций, раз они запрещены, но в эти два дня жители каждого города, каждой деревни украсят цветами памятники погибшим во время последних двух мировых войн и тем почтят их память. «Это можно делать группами в несколько человек или в одиночку, несите при этом только государственное знамя, цветы должны быть перевиты трехцветной лентой, и пусть на них будет надпись: «Погибшим на фронтах первой и второй мировых войн. В знак протеста против перевооружения Германии».
В Перигё префект принял драконовские меры. С раннего утра на главной площади города выстроились грузовики с охранниками. Солдаты в касках окружили памятник погибшим, словно боялись, что над ним надругаются. С тротуаров глазели любопытные. Демонстранты собирались под оголенными еще платанами.
Ровно в десять часов тридцать минут на площади появились Шарль Морен, депутат-католик, два генеральных советника-социалиста; каждый был опоясан трехцветной лентой. За ними шли представители организаций бывших фронтовиков, участников Сопротивления, бывших узников немецких концлагерей. Всего человек сто. Над ними реяло не менее двадцати знамен. При виде этого шествия среди жандармов наступило минутное замешательство. Шли известные в городе люди, ордена на груди говорили о их заслугах, у некоторых вместо ног были деревянные протезы, у многих висели пустые рукава. Помимо коммунистов, тут было несколько муниципальных советников, членов партии радикалов, а также заместитель мэра, друг покойного Вильнуара. Командующий охранниками вышел навстречу колонне и, приложив руку к каске, начал: