Леон вспомнил, что Пибаль, рассказывая о своем похождении, добавил, будто у этой женщины не то муж, не то любовник депутат. Может быть, водопроводчик и прихвастнул? Но она была такая хорошенькая и приветливая, что Леон решился:
— Можно вас попросить еще об одной вещи?
— Пожалуйста.
— Ваш муж депутат. Скажите ему, чтобы он не голосовал за ЕОС. Французы не желают…
— Хорошо, я поговорю…
Все трое спустились вниз, но на улице Леон попрощался, он спешил на лекцию.
Дождь продолжался. Жак взял Жаклину за руку, и они побежали…
Блондинка вошла в переднюю, сняла плащ и, стоя у зеркала, причесала слегка намокшие волосы. Из комнаты донесся голос Анри Вильнуара:
— Маринетта!
Она молча вошла в спальню, села в кресло, положила ногу на ногу и закурила сигарету. Только тогда она спросила:
— Господин министр желает меня видеть?
— До чего же ты ребячлива!
Поговаривали о преобразовании кабинета, и Вильнуар надеялся на этом выиграть, тем более что Маринетта обещала, если он станет министром, взять развод и выйти за него замуж. Элен вернулась в Перигё и, казалось, образумилась. Правда, Вильнуар ожидал еще нескольких сцен, но самое трудное было позади. Элен теперь все знала. И, что еще важнее, Вильнуар-отец, поставленный в известность о намерениях сына, одобрял их. Главное теперь — избежать скандала. Элен будет неплохо обеспечена… Дети поедут учиться в лицей, а каникулы будут проводить с матерью. В общем Анри ни в чем не мог себя упрекнуть. Наконец, в сорок четыре года судьба ему улыбнулась.
Он встал из-за своего маленького письменного стола, чтобы подать Маринетте пепельницу, и, воспользовавшись случаем, поцеловал ее в затылок.
— Скажи, с кем ты разговаривала?
— С молодыми людьми.
— С молодыми людьми?
— Да, и с ними еще была очаровательная девушка.
— Чего они от тебя хотели?
— Ничего особенного, мою подпись.
— Для чего?
— Против ЕОС.
— И эти тоже! Надеюсь, ты не подписала?
— А почему? Нечего на меня так смотреть, вот уже три месяца, как я это сделала.
— И ты еще смеешься?
— По-твоему, я должна плакать?
— Но это же глупо. Кампанию проводят коммунисты.
— Знаешь, они слишком милы для коммунистов.
— Больше ни о чем они тебя не просили?
— Просили.
— О чем?
— Передать тебе, чтобы ты не голосовал за ЕОС.
— Они меня знают?
— По-видимому.
— Только этого недоставало. Они способны поднять шумиху в своей газете.
— Ну а честно говоря, как ты сам относишься к сообществу?
— Скорее отрицательно.
— Такой ответ меня не устраивает. Нужно оно французам? Да или нет?
— Нет.
— Значит, я правильно поступила.
— Подписывать не стоило.
— Почему?
— Я уже тебе объяснил, ты играешь на руку коммунистам.
— Но ты же сам сказал, что не одобряешь ЕОС.
— Да. Но из этого не следует, что нужно голосовать против.
— Я ничего не понимаю.
— Знаешь, в политике не так-то все просто…
XIV
— Мсье Ренгэ, вылетающий в Брюссель… — вызывали громкоговорители вокзала Инвалидов.
Это объявление привлекло внимание только трех человек, а именно: Ирэн Фурнье, Леона Бургена и депутата Сержа де Мулляка.
Вокруг шли обычные перед отлетом самолета приготовления. У окошек толпился народ, служащие авиакомпаний с подчеркнутой предупредительностью встречали пассажиров, на чемоданы вешались этикетки с названиями всех городов мира, на щите вспыхивали все новые надписи, приглашая вас лететь в Нью-Йорк, в Каир, в Лондон, в Дакар…
Ирэн не стоялось на месте от волнения. Она окинула взглядом зал в надежде увидеть среди прибывающих того, кого вызывали громкоговорители, и, не выдержав, снова подошла к окошечку «Эр-Франс».
— Мадмуазель, я сопровождаю профессора Ренгэ. Он должен прибыть с минуты на минуту…
Стюардесса ободряюще улыбнулась.
— У нас еще есть немного времени, но хорошо, если бы он поторопился. Автобус отправляется через несколько минут.
— А если он опоздает?
— Тогда пусть едет в Буржэ.
— Вы думаете, он поспеет?
— Наверняка. Ваш самолет отлетает только в одиннадцать часов.
Таким образом, у них оставалось еще больше часа. Значит, не все потеряно. Ирэн пошла было звонить по телефону, но ее пугала перспектива разговора с женой Ренгэ; кроме того, ей могли сообщить, что профессор передумал, и она решила позвонить в последнюю минуту.
Всю эту неделю она жила в постоянной тревоге. То ее окрыляла надежда, то терзали сомнения и преследовал страх, что в конце концов все сорвется. Началось с того дня, когда ее вызвали на улицу Пирамид. Один из руководителей Национального движения за мир попросил ее, если она может, девятого октября вылететь вместе с профессором Ренгэ и депутатом де Мулляком в Прагу. Это было для нее полной неожиданностью, и она не сразу ответила, думая, что произошло недоразумение или она чего-то не поняла.