Президент предложил назначить тридцать шесть человек, на которых будет лежать обязанность следить за порядком голосования, и после этого объявил: «Сейчас я при помощи жеребьевки определю, с какой буквы начнется поименный вызов». Из корзины, накрытой темно-зеленой материей, он достал белый билетик, на котором оказалась буква «б». Только у одного депутата фамилия начиналась с этой буквы, и поэтому сразу перешли к букве «в». Вильнуар проголосовал четвертым. Ему аплодировали члены его группы и несколько министров, сидевших на правительственных местах.
Последнее обстоятельство очень обрадовало Маринетту. Она с интересом следила за церемонией, которая постепенно теряла торжественный характер. Один из распорядителей вызывал депутатов, те торопливо пробирались к трибуне, поднимались по ступенькам, где им вручали белый контрольный шар, который они отдавали вместе со своим бюллетенем одному из секретарей. Тот клал шар в одну урну, бюллетень во вторую. У трибуны толпились в ожидании своей очереди депутаты и сенаторы. Они образовали плотную стену, преграждая путь к лестнице. Некоторые из них, потеряв терпение, отправились в коридор или в буфет, и чиновники вынуждены были их разыскивать. Чтобы видно было, какая буква голосует, на больших картонных щитах по обе стороны трибуны попеременно вывешивались огромные буквы. Это и чисто французская суматошливость создавали атмосферу школьной перемены. Время от времени в разных концах зала вспыхивали аплодисменты — члены разных групп приветствовали своих лидеров, которые шли голосовать. Особенно горячие аплодисменты раздались с мест, где сидели коммунисты, когда голосовал их кандидат, старейший член Национального собрания — Марсель Кашен.
Маринетта, не вытерпев духоты и нескончаемой канители, вышла в коридор. Вскоре к ней присоединился Вильнуар.
— Это надолго? — спросила она.
— На час с лишним, — ответил Вильнуар. — Будут снова вызывать всех, кого не оказалось на месте.
— А президента выберут?
— Нет. Выставлено восемь кандидатур, и большинства никто не наберет.
— Мне хочется уехать. Я устала.
— Как хочешь, дорогая. Второй тур состоится вечером, ты еще успеешь вернуться.
— И тогда кого-нибудь выберут?
— Еще ничего не известно. Для этого нужно, чтобы воздержались коммунисты…
Маринетта уехала в машине. У подъезда она встретила прогуливающихся под руку Жака с Жаклиной. Маринетта узнала их и приветливо улыбнулась. Их вид напомнил ей рассказ о влюбленном юноше, задержанном сегодня в версальском парке…
Жак и Жаклина только что вышли из Люксембургского сада, где они провели всю вторую половину дня. Последние недели у них было немало огорчений, и они только начали выпутываться из свалившихся на них невзгод.
После того как Жака уволили из «Лютеции», его немедленно выселили из комнаты. Стало совершенно ясно, что и то и другое было делом одного и того же лица. Брисак лишил его не только работы, но и крова. Для этого он воспользовался разными предлогами. Из «Лютеции» его уволили будто бы по доносу Бекера, из комнаты выкинули якобы за то, что он жил в ней не один. Конечно, он мог оказать сопротивление и не выезжать еще некоторое время, но по складу своего характера он предпочел сразу со всем покончить и никому не быть обязанным. Пришлось спешно искать новое жилье. Томасен взялась ему помочь и отправилась поговорить с хозяйкой гостиницы — мадмуазель Перванш. Прежде всего надо было узнать, есть ли там свободная квартира для молодой пары. К счастью, выяснилось, что одна квартирка еще не сдана. Все дело было в цене, надо было предложить хозяйке шестнадцать тысяч франков вместо пятнадцати, которые ей уже давали. Собрав все эти сведения, консьержка набралась храбрости и сообщила хозяйке гостиницы правду о своих подопечных. Лицо старой девы стало каменным, когда она услышала, что ее бывшая жилица Жаклина и ее так называемый брат не родственники. Но консьержка так упорно защищала бедных «деток», что сердце мадмуазель Перванш дрогнуло.
— Ладно, раз ваши голубки женаты, я их возьму к себе.
— Да, но понимаете, они еще официально не поженились.
— Тогда отпадает. Моя гостиница не проходной двор.
— У них вполне серьезные намерения, уверяю вас.
— Но она-то хоть совершеннолетняя?
— Конечно…
В конце концов старая дева великодушно заявила:
— Ладно. Восемнадцать тысяч в месяц и ни франка меньше.