И Жак, входя в роль «шефа», появлялся в колпаке, белой куртке и фартуке, край которого он затыкал за пояс.
— Не знаю, как ты этого добился, — говорил хозяин, — но жена в тебя влюблена.
Хозяева часто приглашали Жака к столу, и делалось это очень просто. Когда он задерживался на работе, хозяйка предлагала ему:
— Мсье Жак, поешьте с нами, ладно? Не отказывайтесь, я уже поставила вам прибор.
Иногда хозяин предупреждал его заранее:
— Завтра у нас хороший обед. Приходи в двенадцать и вместе с нами вкусно поешь…
За столом разговор неизменно заходил о политике, и Жак, узнав об убеждениях своего нового хозяина, которыми тот щеголял, решился предложить ему подписать протест против ЕОС.
— Ну, это уже давно сделано, хотя, честно говоря, я не верю в подписи. Нужна всеобщая забастовка…
Его жена высказывалась гораздо сдержаннее, она считала, что люди, у которых есть торговое дело, не должны заниматься политикой; это, впрочем, не мешало ей иметь свои собственные взгляды…
Хозяин и хозяйка очень нравились Жаку, он видел, что они искренне сочувствуют ему.
— Если хочешь знать мое мнение, — сказал ему как-то Амедэ Ляфуркад, — не ссорься с отцом. В конце концов он поймет тебя. Моему сыну сейчас всего пять лет, но когда ему будет пятнадцать, я пошлю его обучаться ремеслу к чужим людям, только так он станет человеком…
— Вы бы познакомили нас с вашей невестой, — попросила однажды хозяйка. — Она хорошенькая?
— Что за вопрос, — вмешался хозяин, — ясно, что хорошенькая.
Итак, Жак Одебер принялся за работу с приятным ощущением, что он в привычной обстановке и окружен славными людьми. Хотя была еще ночь, но он уже мечтал об ожидавшем его радостном дне. Теперь у Жаклины днем отдыха было воскресенье. Утром она пойдет вместе с делегатами своего квартала к районным депутатам. Жак встретится с нею в двенадцать часов в их комнатке. К этому времени она, как всегда, уже приготовит завтрак, а он, как всегда, принесет ей несколько «наполеонов», завернутых в прозрачную бумажку, и букет мимоз, который он купит у выхода из метро. После обеда он поспит, и в их распоряжении будет еще целый вечер. Куда бы им пойти? На этой неделе он неплохо заработал, можно попытаться достать дешевые билеты в Национальный народный театр… День свадьбы все еще не был назначен, но Фурнье надеялись получить новую квартиру в конце апреля — значит, Жаку нечего беспокоиться о жилье…
В Бержераке время делало свое дело. Одебер-отец так и не понял, почему сын решил остаться в Париже. В своих письмах он пока еще не упоминал о Жаклине, но все же перестал настаивать на возвращении сына в Бержерак, и Жак за это был ему признателен.
Покончив с хлебом, Амедэ Ляфуркад зашел на кухню выпить стакан вина.
— Ну, как дела? — спросил он Жака.
— Все в порядке.
— Ты читал газеты? Договорено о встрече в Берлине четырех великих держав.
— Вы думаете, что-нибудь получится?
— Трудно сказать. Во всяком случае, лучше спорить, сидя за столом, чем лезть в драку.
— Совет мира департамента Сены призывает собрать до этой встречи миллион подписей против ЕОС.
— Маловато…
Жаклина теперь чувствовала себя уверенно. У нее уже был опыт. Кроме того, в делегацию входило много народу. Сразу после собрания у педикюрщика повидать депутатов не удалось, они все находились в Версале. В течение недели было проведено тринадцать заседаний, тринадцать туров голосования, и только после этого наконец был избран президент республики. Такого еще никогда не бывало. На собрании комитета мира, когда разговор зашел о выборах, Ирэн Фурнье заметила:
— Все кандидаты, открыто выступавшие за ЕОС, были постепенно отсеяны…
— Да, ЕОС здорово пострадало, — вставил Леон Бурген.
— Не радуйтесь, — вмешался Огюст Пибаль. — Против Европейского сообщества выступил только один кандидат, но его не избрали. И им пришлось выставить такого кандидата, который занял нейтральную позицию. Совершенно неизвестный человек стал президентом.
— Мсье Пибаль, раз он президент Французской республики, он уже не неизвестный человек, — поправил его профессор Ренгэ.
После своей поездки в Прагу профессор все больше занимался вопросом, который волновал общественное мнение. В начале года он в числе ста профессоров подписал манифест против ремилитаризации Германии. Но ему не нравилось, что в коммунистической прессе то и дело упоминалась его фамилия, и он пожаловался Ирэн Фурнье.
— Зачем вы в своих газетах так часто пишете обо мне?
— Я к этому не причастна, господин профессор.