А не от чего-то ли подобного Сората бежал через половину мира?
Алкоголь мигом выветрился, и Генри поспешил на поиски друга. Даже безлунной ночью весь квартал был знаком ему как пять пальцев, а уж голоса он, в отличие от тупых бобби, услышал издалека.
Это был О'Нил. Он и его дружки. В этот раз их было меньше, но и Генри был совершенно один. Сората стоял на коленях, сильно выгнувшись назад, и ирландец держал его за длинный хвост волос, сильно натянув. Сората стиснул зубы, чтобы не закричать, но боль была настолько сильной, что на глазах выступили слезы.
— Шотландская подстилка, — О'Нил дернул рукой, и Сората жалобно всхлипнул. — Ну, зови своего защитника. Громче зови!
Свои слова он сопроводил новым болезненным рывком.
— Я здесь. — Генри вышел на свет. Впервые ему очень хотелось столкнуться сейчас с доблестной английской полицией. — Отпусти его, и поговорим по-мужски.
— По-мужски? — издевательски переспросил О'Нил. — Так это твоя баба, Макалистер? А я-то подумал, что это парень. Ребята, посмотрите-ка на эту мордашку. Перед такими глазками я бы тоже не устоял, наверное, и поимел бы китайскую шлюшку в зад.
— Он японец, — прорычал Генри и стиснул кулаки. — А твои грязные слова я тебе в твой же зад сейчас и вгоню.
О'Нил заржал и пинком оттолкнул Сорату в сторону. Японец покатился по земле, пачкаясь в пыли. А потом началась бойня.
Генри был отличным бойцом, но с пятью здоровыми ирландскими хулиганами не справиться даже ему. Стремясь добраться до О'Нила, он дрался точно берсерк, но упал на землю, он просто не смог уже подняться, ему не дали. Тяжелые ботинки попадали по самым чувствительным местам, Генри сжался, защищая голову, но избиение закончилось неожиданно быстро. Полицейский свисток разорвал ночную тишину.
— Идем скорее.
Кто-то попытался поднять Генри на ноги.
— Идем, пожалуйста!
Генри подчинился, и с помощью Сораты смог подняться. На языке ощущался противный вкус крови, но в остальном он легко отделался.
— Сората? — он навалился на него. — Ты как?
— Лучше, чем ты, — ядовито отозвался тот, но Генри почудилось, что он плачет. — Шевелись, пока на нас не повесили все грехи.
В этом он был несомненно прав. Вдвоем они долго добирались до квартиры, но все-таки добрались. Генри устало рухнул на постель, пачкая белье. Сората дал ему какое-то лекарство и снова наполнил таз водой, чтобы смыть с Генри кровь и грязь, хотя сам выглядел не намного лучше.
— Стой, — Макалистер схватил его за запястье, игнорируя робкую попытку вырваться. — Ты… В общем, я был не прав, прости. Мне не стоило этого делать, и пиво меня не оправдывает.
Он закрыл глаза, ожидая отповеди, но услышал плеск воды в отставленном тазике, а после рядом промялся матрас.
— Ты дурак, Генри, притом неисправимый, — Сората пригладил ему вечно торчащую челку. — Я не жалею, что забрался так далеко от дома. Если бы только мы встретились раньше… Я ведь почти забыл… Забыл то, от чего бежал.
Генри почувствовал его горячее дыхание на щеке, на губах, и последовавший за этим поцелуй едва не лишил его рассудка. Сората оседлал его колени и крепко обхватил за шею, углубляя поцелуй. Генри с готовностью приоткрыл рот, впуская его язык, и с жадностью запустил руки под кофту. Тело Сораты было горячим и желанным, как растопленный шоколад. Генри и сам чувствовал, как тает, прикасаясь к нему.
— Сората…
— Заткнись ненадолго, Генри, — он толкнул его в грудь и вместе с ним упал на постель. Генри перекатился, подминая парня под себя и принялся ласкать его шею губами, как умел, немного неловко, но становясь все смелее и смелее. Сората под ним извивался и негромко стонал.
— Если бы мы встретились раньше, Генри, — повторял он, как в бреду, — если бы мы встретились раньше…
Генри не хотелось думать об этом, вообще о чем-то думать. Его тело уже все решило, оно хотело Сорату, и Генри сжимал гибкое горячее тело в объятиях. Сората обхватил его ногами за пояс, снова оказываясь сверху. Матрас скрипел, дыхание слетало с губ, загнанное, частое. Генри гладил узкие бедра, Сората целовал его губы, лицо, будто спешил насладиться этими прекрасными мгновениями.
— Мне кажется, я тебя люблю, — прошептал Генри, и Сората прервал его поцелуем. Их тела горели, желая слиться воедино, но Генри еще боялся, а Сората не настаивал. Его ласки были наполнены сдержанной чувственностью и нежностью, от которой Генри терял голову. Его затягивало в этот страстный водоворот, звуки стихали, отдаляясь, и даже лицо Сораты вдруг смазалось. Генри протянул к нему руку, но она безвольно упала на диван.
Генри потерял сознание.
Рано утром он нашел на столе записку с парой слов.
"Спасибо за все. Мне пора возвращаться, потому что кошмары не бывают вечными. Ты ведь, наверное, уже понял, от чего я спасался. Смешно, да? Ведь к этому я и пришел в итоге. Сам. Мое тело уже оправилось, а мою душу вылечил ты. Жаль, что мы не повстречались раньше, тогда все могло бы сложиться иначе. Но я многое для себя понял. Прощай, мой Генри».
Варя Медная
МОНСТР, ИЗВЕСТНЫЙ ВЛЮБЛЕННЫМ С ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН
— Что это? — потрясённо спросил я у своего провожатого, указывая на самую диковинную скульптуру, которую мне только доводилось видеть.
— Как сударь, вы ничего об этом не слышали?
Я помотал головой, глядя на поразительный образ, установленный в самом центре розария. Я недавно в этих краях, но успел обойти уже немало дворцов и замков долины. Не обошёл стороной и этот — его трудно не заметить: стоит солнцу подплыть к горизонту, и он начинает полыхать подобно огромному пурпурными сердцу. Всему виной цветные стеклышки в чудом сохранившихся окнах.
— Это печальная история, сударь, — со вздохом заметил старик.
Я тотчас убрал блокнот для эскизов и достал путевую книжку с плотными желтыми страницами, обернутую в тисненую кожу.
— Но вы ведь мне её поведаете?
— А какой нынче день, сударь?
— Пятница.
Старик тяжело вздохнул и кинул взгляд на алеющее небо.
— Ещё целые сутки…
— Простите?
— У вас есть время?
— Мой поезд отходит завтра примерно в этот же час.
— Вы правда хотите её услышать?
— Всенепременно!
Старик опустился на мраморный бортик, которым была обнесена скульптура, и сделал приглашающий жест. Я открыл записную книжку на нужной странице и с готовностью присоединился к нему.
Некогда жила была в этих краях прекрасная принцесса, и звали её Мелюзель. Её лицо не было правильным овалом, глаза не занимали поллица, а кожа не была белоснежным шелком — всё это удел сказочных принцесс. Мелюзель же была вполне живой, а потому у неё было чудесное чуть скуластое личико, живые глаза (кстати, правый у неё был карий, а левый болотно-зелёный, что придавало ей особое очарование), а кожа — всего лишь нежная, ухоженная и благоухающая, благодаря лавандовым ваннам и розовому маслу.
И когда принцессе исполнилось семнадцать, король с королевой решили, что их дочь уже достаточно взрослая, чтобы составить счастье любому принцу. Но, конечно, для Мелюзель полагался не любой, а самый лучший. Такой вскорости сыскался, и без долгих отлагательств сыграли свадьбу. Мелюзель была счастлива настолько, насколько нужно быть счастливой особе королевской крови, удачно выходящей замуж. Любила ли она своего первого мужа? Об этом история умалчивает. Как и обо всех последующих.
Счастье молодых продлилось недолго. В один из дней, когда последние лучи умирающего каждую ночь солнца скользили по земле, жителей королевства потряс страшный звон — будто великан раздавил каблуком хрустальный бокал. Те же, кто был в тот момент на улице, видели, что это лопнуло огромное невообразимо-прекрасное витражное окно во дворце. Цветные осколки взметнулись в небо, подобно смертоносной буре леденцов, на мгновение зависли в воздухе, а потом градом обрушились на мостовую. В тот же миг из окна показалась уродливая морда, а следом чешуйчатый монстр, мгновением ранее разбивший витраж своим шипованным хвостом. Он расправил крылья, похожие на заветревшуюся ветчину, и взмыл в небо, закрыв ими солнце.