Опять колдовала ночь, свежая и ясная. За неделю луна истаяла, превратилась в половинку круглого щита, и свет ее стал зеленовато-тускл. Поле за деревней, осыпанное хрусткой солью заморозка, было темно и глухо.
На дороге звонко лопались под ногами слюдяные пленки льда, затянувшие лужи. В березняке обнажилась земля, но в краснолесье под лапами елей еще лежали голубые пласты снега, похожие на огромные куски сахара. В Пореченском бору гуще пахло смолой, воздух в нем был хмельной, кружил голову. И опять, сбив шапку на затылок и полуоткрыв рот, слушал Максим тишину нарождающегося утра. И опять молчал бор, но теперь уже твердо знал охотник: в темных чащах чутко дремлют глухари и вот-вот очнутся они от дремы, зорко оглядятся и начнут звать самок. На востоке светлеет небо, и в прогале между пушистыми дымчато-зелеными ветвями ярко горит утренняя звезда.
В темной чаще как будто заскрипело дерево. Максим вздрогнул, напряглось тело, стало невесомо легким, готовым к прыжку. Глухарь!.. Ну, конечно, глухарь! Вот он защелкал клювом, потом заскрежетал. Опять тишина. Дождавшись песни, Яснецов сделал три стремительных шага и остановился. Как раз вовремя — песня смолкла. И уже не видел охотник лесной дремучей красоты, все позабыл в эти минуты, властно влекомый призывной песней глухаря. Коротка эта песня, и во время нее только два-три шага успевал сделать Максим. Один раз он споткнулся, едва не упал. Сумасшедше заколотилось сердце, и хлестнула мысль: испугал птицу! Но глухарь опять запел. Вот где-то недалеко он — и напряженным до предела взглядом скользил охотник по темным шапкам сосен, по корявым раскинувшимся ветвям. Вот закачалась хвоя на нижнем суку сосны, и Максим увидал глухаря. Он ходил по суку сосны, распустив хвост и вытянув шею, осыпал землю горячими звуками любовной песни. Яснецов не успел выстрелить — глухарь замолчал. Он молчал долго, может быть, пять минут, а может быть, вечность. «Не заметил ли меня?» — думал охотник, и волнение его было так велико, что он с трудом сдерживал дрожь рук, сжимавших ружье. Глухарь неуверенно щелкнул клювом, помолчал, щелкнул опять — и посыпались сухие, дробные звуки. Максим вскинул ружье, и в этот момент лес громыхнул оглушительным выстрелом. Глухарь тяжело упал на землю, забился возле темного ствола сосны. Послышались быстрые шаги, и к трепещущей птице подбежал невысокий человек в куртке и яловых сапогах. «Тот самый, — подумал Яснецов, вспомнив о следах на снегу. — Ловок, чтоб ему пусто было!» И, досадуя, что он перебил у него добычу, Максим крикнул:
— Ты что же в моего глухаря стрелял?
— В твоего? — послышался звонкий и насмешливый голос. — Может быть, ты на нем номер поставил?
— Но-но, разговаривай! — сердито нахмурился Яснецов и подошел к незнакомцу.
Из-под солдатской шапки на охотника глянуло молодое девичье лицо с озорными, веселыми глазами. Максим остолбенел. Что-то знакомое показалось ему в чертах этого лица.
— Ты чья же это будешь?
— Не узнал? — засмеялась девушка. — А я вот тебя сразу признала, хоть и не видались мы с тобой около пяти лет. — И, видя, что он удивленно смотрит на нее, не узнавая и силясь вспомнить, добавила: — Мельникова. Дочь Кузьмы Ивановича. Ты к нам часто заходил после охоты.
— Маруся! — обрадовался Яснецов. — Вот теперь вспомнил!.. Ты что же, вместо отца охотником стала? Кто же тебя стрелять научил?
— Война научила.
— А ты разве на войне побывала? — И вдруг вспомнил январский лютый мороз и армейскую газету, теплом обдавшую сердце. — Подожди… не про тебя ли я читал на фронте: снайпер Маруся Мельникова?
— Может, и про меня, снайпером я была, это точно. — Она подняла огромную черную птицу с красными бархатными бровями и мохнатыми лапами. — Тяжелый!.. Маме принесу — обрадуется. Она все смеялась надо мной, не верила, что я вместо отца буду ее дичью кормить. Теперь поверит!
Максим смотрел не на глухаря, а в румяное и свежее лицо девушки. Он позабыл обо всем, чем только что было полно его сердце, не видал, как светлели сосны и за ними трепетала золотая заря.
Укладывая птицу в сетку, Маруся говорила:
— Меня и раньше отец на охоту брал и в Пореченский бор водил. — И неожиданно предложила: — Хочешь, вместе ходить будем?
— Обязательно будем! — улыбнулся Максим и, словно очнувшись, протянул девушке руку: — Ну, здравствуй!
— Спохватился! — засмеялась Маруся. — Наговорились вдосталь, а потом — здравствуй! Ты бы еще под вечер сказал. — И вдруг лицо ее строго нахмурилось, и она погрозила Яснецову пальцем.