Я открыл глаза и насторожился, ожидая услышать интересный рассказ о стародавнем. Мордвин выхватил из костра горящую ветку, закурил потухшую трубку и уселся поудобнее.
— Дедушка мой зда-аровый был, росту три аршина с вершком, девять пудов тянул. Семьдесят семь медведей рогатиной запорол. А лес здесь был ужасный. До Имарки никто дороги не знал: заплутаешься — не пройдешь и назад не выберешься. Лоси стадами ходили. На Имарке гусь водился, а утка — ну прямо все озеро покрывала. Сетями утку ловили. Мордва на полверсты просек прорубила и на просеке сети ставила. Утка всегда летит ниже леса, проход ищет. На ночь сети поставят, утром придут, а в сетях утка, как рыба, набилась. Гагара также гнездилась…
— Ты о медведе-то говори.
— Я и говорю: медведь, как черт. Трех коров из стада утащил. В лесу под выволом положит корову и жрет. Нажрется — пить идет к ручью и спит недалеко. В селе жил тогда Маркел Чудайкин, дедушкин свояк, ужасно сильный и такой смелый — ничего не боялся. «Я, — говорит, — этого медведя порешу!» А повадки медвежьей не знает, никогда медведя не бил. Пришел к дедушке.
«Здравствуй, Михайла».
«Здравствуй, Маркел».
«Пойдем медведя бить».
«Не пойду, стар стал, за медведем теперь не хожу».
«Пойдем, пожалуйста, всех коров из стада перетаскает. Пойдем, пожалуйста».
Ну, дедушка согласился. Еще один старичок, Игнашка, с ними увязался: возьмите и возьмите, втроем охотнее. Взяли его. Со всего села собак собрали, пятьдесят семь собак. Девять ковриг хлеба искормили, пока их до лесу манили. Пришли на знатное[1] место. Собаки медведя нашли, заголосили. Медведь ревет, собаки воют, на весь лес шум ужасный. Старичок Игнашка затрусился. «Чтой-то, — говорит, — ногу трет, переобуться надо». Сел под кусточком и оборки разматывает. Размотает — опять замотает. Пройдет немного, опять — размотает, замотает.
— Вот таких и бери, — Степан Максимович с презрением плюнул.
— На одной полянке загнали собаки медведя, облепили его, как пчелы, а он ворочается, лапами бьет. Маркел вперед рвется.
«Пусти, я его ножом ударю!»
А дедушка не пускает.
«Пусти!»
«Не пущу!»
Вырвался Маркел да к медведю. Ведь вот какой смелый: подбежал и ножом — р-раз! Медведь как вскочит, да его лапой — хлесть! И повалился Маркел. Хочет его медведь задрать, а собаки мешают. Ползает он по земле, и кровь из него хлещет. Маркел подняться не может, кричит только:
«Выручай, Михайла, гибну!»
А медведь уж ногу его зацепил, к себе подтягивает.
«Выручай — гибну!»
Подскочил дедушка к медведю, рогатиной — раз! В лопатку попал. А Маркел вопит:
«Гибну!»
Испужался, как рубаха белый. Еще раз ударил дедушка — опять в лопатку. Собаки мешают, и медведь вертится. Ну, дедушка изловчился: ударил куда надо. Повалился зверь. А старичок Игнашка идет сзади, пройдет десять шагов, сядет и разувается. Потом на полянку вышел и говорит:
«Аль я опоздал?»
Тут Маркел с земли встал, подошел к старичку да по уху ему хлопнул.
— За дело, — сказал Ивашкин, — не бросай в беде товарищей.
— Ну ладно, убили медведя. У Маркела нога поцарапана, а сам веселый. «Вот, — говорит, — и порешили дело, а ты не хотел идти». Это дедушке-то. Сбегали в деревню за лошадью, привезли медведя домой. Три дня гулянье было. Лесничий прослышал: ужасно большого медведя убили. Приехал он к дедушке, входит в избу. А шкура на печи лежит. Пять пудов в шкуре. Увидал лесничий шкуру.
«Ага, — говорит, — это моя шкура».
А дедушка отвечает:
«Не твоя, барин, а медвежья».
Лесничий рассердился:
«Как так? Вы без моего согласия медведей бьете, за это я вас под суд отправлю!»
Маркел потихоньку из-за стола вылез, подошел к печи — раз, схватил шкуру, как овчину, и унес на погреб, схоронил. Вот какой здоровый был. Потом пришел и сел за стол. Лесничий глянул на печь — нет шкуры.
«Куда подевалась? Отдай!»
А Маркел вынул из кармана подковку и говорит дедушке:
«Ишь на счастье подковку нашел».
А сам подковку то согнет, то разогнет. Поглядел лесничий и замолчал. Маркел опять говорит:
«Ну-ка, Михайла, налей мне бражки для храбрости».
А сам все подковку крутит… Плюнул лесничий и уехал.
Косов замолчал и начал набивать трубку.
— Так и не отдали шкуру? — спросил Ивашкин.
— Не отдали, помещику Борисовскому продали.
— Так и надо. Вот черт какой: чужими руками жар загребать.
