«Пойдем, — говорю, — провожу. Только деньги на кон».
Вынул он бумажник, из бумажника пачку денег вытащил. Отсчитал пятьдесят рублей и отдал. Бумажник желтый, кожаный, и на нем какие-то буковки приделаны на манер брошки.
Пошли. Я его прямым путем на заставу веду. Идем полчаса, идем час. Вдруг Петр Петрович останавливается и спрашивает:
«Ты куда меня ведешь?»
«В Тишино».
«Тишино на восток должно быть, а мы идем на запад. Смотри, где солнце».
«Ничего, не сумлевайся… Нам не по солнцу, а по земле идти».
Петр Петрович брови сдвинул и руку — в карман.
Тут я ружьишко живым манером на прицел, отпрыгнул на шаг и кричу:
«Ни с места! Руки вверх!»
Глянул на меня мой новый знакомый и тихонько руку из кармана вытащил.
«Руки вверх! — кричу. — А то сейчас выстрелю… Я, милый, промаху не дам. Я, когда надо, промаха не даю, потому — такого охотника, как я, может, еще не сыскать… Ну!»
Поднял он руки.
«Иди вперед, не оглядывайся! А бежать вздумаешь — заряд догонит. Помни: промаха не дам!.. Ну, шагом марш!»
Вот и все. Привел Петра Петровича на заставу, начальнику сдал и пятьдесят рублей сдал. Из вражеских рук я никогда денег не принимал и не приму!.. И оказался этот Петр Петрович все равно как я — Черт Иваныч… Об этом вам начальник объяснял…
Деду Герасиму долго аплодировали. Он пожимал со всех сторон протягиваемые руки, светло улыбался и был счастлив…
А через два дня пограничники преподнесли деду в подарок ружье. И с этого дня дед начал всем и каждому говорить, что такого ружья нет ни у кого на свете, что это ружье на полтораста шагов любую дичь насмерть бьет. И новые необыкновенные рассказы деда Герасима не умолкали вечерами в клубе, и почти в каждом из этих рассказов немаловажную роль играло полученное в подарок лучшее в мире ружье.
РАССКАЗЫ ЛЕСНИЧЕГО
очти каждую весну я езжу к Ивану Петровичу Кораблеву, и не только охота влечет меня в уютный домик старого лесничего — люблю я слушать его рассказы. А рассказывать он умеет, слушаешь его и думаешь: какую интересную книжку про зверей, птиц, про свою лесную жизнь мог бы написать Иван Петрович! Я не раз говорил ему об этом, но он только махал рукой и усмехался: «Нашел писателя!» Все же я как-то упросил его написать что-либо из своих воспоминаний и через месяц получил от него ученическую тетрадку. Стыдно мне стало и за себя, и за Ивана Петровича, когда я прочитал написанное им. Рассказывает он, словно цветными шелками узор вышивает, а вот попробовал написать — и вместо шелка линючими бумажными нитками напетлял вкось и вкривь. Рассказывая, он никогда не употребляет: «исходя из того», «ввиду того», «вроде как бы», описывая весенний лес на восходе солнца, никогда не говорил «очаровательное зрелище», — а вот в тетрадке на каждой странице встречались такие выражения. Должно быть, думал Иван Петрович: «Если пишешь — украшай мысли свои, поясняй их, чтобы читатель лучше понял». «Ввиду того» он и решил «вроде как бы» украсить свое произведение «очаровательными зрелищами» и «чудными видами». Когда я сказал ему, что рассказывает он лучше, чем пишет, Кораблев засмеялся и, будто торжествуя, заявил: «Ага!.. А я что говорил? Чья правда вышла? Нет уж, мое дело рассказывать, а твое — писать… Читал я твои охотничьи рассказы — не одна правда в них, а кое-что и приврано, хотя так приврано, что выдумка на правду похожа. Вот в этом-то, должно быть, и заключается искусство писателя: чтобы выдумка на правду походила. А я без выдумки: говорю о том, что видел, что пережил». И, хитро поблескивая глазами, добавил: «Давай лучше так сделаем: мои рассказы ты записывать будешь, а который из них интересным покажется — печатать. Знаю: то, что я расскажу, ты по-своему переделаешь. Ну что ж, если без этого нельзя, — переделывай, не обижусь».
— А свое добавить можно? — спросил я Ивана Петровича.
— Если не очень много — можно. Ври, да знай меру.
На этом мы и порешили: Ивану Петровичу рассказывать, а мне писать.
Мать моя умерла, когда мне было шесть лет. Отец так любил ее, что не захотел еще раз жениться. А может быть, не женился он потому, что меня любил и боялся: ну, как злая мачеха у меня будет. Жили мы с бабушкой в маленьком домике, который стоял на краю небольшой полянки. За полянкой во все стороны — лес дремучий. Я видел этот лес в разные времена года и не находил в нем ничего особенного, он был привычен мне, как привычны были стены нашего домика, большая русская печь, полати, как привычно было все, окружающее меня. Я не понимал красоты природы, может быть, потому, что был еще мал. Увидеть и понять красоту помогла мне бабушка. Произошло это в первый год моего поступления в школу. Я никогда не позабуду того дня, когда красота природы открылась мне…