Так вот, идешь с этими собаками, дергают они сворку, и каждый их толчок у тебя в сердце отзывается, собачье нетерпение и тебе передается. Доходишь до заветного места, а такое есть возле деревни Острово: перелески березовые, кусты, мочажинки, чащуга, и зайцев здесь — ну, прямо садок заячий. Вот здесь-то и пустишь собак, «бросишь», как говорят охотники. Вмиг собаки в березняке пропадут, а ты снимешь фуражку, по голове ладонью проведешь, вздохнешь полной грудью и на осенний лес глаза прищуришь. Смотришь на него, как на чудесную картину, и вспоминаются стихи:
Постоишь, улыбнешься березняку, как старому другу, и пойдешь вдоль опушки. Собак криком подбадриваешь: «Вот-вот-вот!..» или «Давай-давай!..» Тишина. Изредка в березняке тетерев сорвется, не видишь его, только слышишь, как он в чащуге крыльями захлопает.
Вдруг голос Арфы: «Гав!» Сердце у тебя тук-тук, тук-тук, тук-тук!.. Если Арфа отозвалась — ошибки быть не может: подняла зайца. Вот уже погнала, подвалила к ней Заноза и тоже голос подала. И пойдет потеха! Собачьи голоса на чернотропе для меня — осенняя симфония. Только тот эту музыку понять может, кто сам с гончими охотился… Вот удаляется гон, голоса еле слышны. Вот снова приближается собачья музыка, громче, громче… Перебегаешь от куста к кусту по направлению гона, а если он на тебя идет — замрешь неподвижно, взглядом опушку окидываешь, березняк пронизываешь. Заяц!.. Если собаки далеко — он не спеша идет, даже остановится, присядет и ушами водит, слушает и опять неторопом прыг, прыг. А если собаки наседают, если они не чутьем по следу идут, а на глаз гонят — заяц стрелой летит… И какая это радость вскинуть ружье, громыхнуть выстрелом! Подбегают собаки. Как возбуждены они, какой трепет в их теле, сколько охотничьей страсти в их глазах!.. «Ну что, ну что, милые?..» Зайца за спину, а собакам — по заячьей лапке. Сядешь на кочку или на пенек, закуришь. Солнце поднимается, а ты и не заметил, как заря отполыхала. Голубой туман, прозрачный и легкий, покрывает землю. На траве — крупный жемчуг матовой росы, а на ветвях кустов под солнечным светом роса бриллиантами сверкает, и ярче заполыхают холодные костры берез и осин… Посидишь, покуришь, на земную красоту полюбуешься и: «А ну, давай!» — снова бросишь собак…
Нет слов, чтобы описать такую охоту. Вы лучше приезжайте ко мне осенью, возьмем мы Арфу, Занозу и по чернотропу на славу поохотимся…
В прошлом году в некоторых областях, в том числе и в нашей, была запрещена весенняя охота, и одни из наших охотников запечалились, а другие бодро говорили: «Правильно сделали: если к сохранению дичи мер не принимать, то придет время — ворона редкой дичью станет». Говорили-то бодро, но чем ближе подходила весна, тем тоскливее смотрели глаза и тех и других, и те и другие чаще вздыхали. Вот ни с того ни с сего посмотрит человек в окно, увидит голубое небо и глубоко вздохнет.
Интересуешься, как я себя чувствовал, что говорил? Говорил: «Правильно сделали», — а вздыхать вздыхал. Взглянешь на ружье, вспомнишь, что в это время пять раз, сто раз, миллион раз со стены снимешь его, в руках повертишь, улыбнешься и опять на стенку повесишь. Бывает, как живому существу, подмигнешь ружью и вслух скажешь: «Ну, друг, скоро мы с тобой закатимся!» Или сядешь в кресло, ружье на колени положишь, на спинку откинешься, глаза закроешь и… будто в сказочное царство уйдешь. Всплывают перед тобой прошлые весны, пережитые радости, вспоминаешь, как глухаря скрадывал, как на вальдшнепиной тяге стоял, как на тетеревином току в шалаше сидел. И так ярко все это вспоминается, что явственно слышишь вальдшнепиное хорканье, чувствуешь, как весенняя земля пахнет. Всякая мелочь перед глазами встает: какой-нибудь засохший листочек, что на дороге поднял, а когда поднимал, заметил, как в лужице голубое небо отражалось и молоденькая елочка пушистые лапки к этой лужице тянула. Прошло с тех пор лет пятнадцать, а все перед тобой так живо встало, будто вчера это случилось, даже вспомнишь, как подумалось тогда: «Елочка лапки к лужице протянула, будто у матери-земли студеной воды испить просит…» И ждешь, ждешь, ждешь с нетерпением, когда охотничий сезон начнется, когда снова выйдешь из дому и обоймет тебя родное и любимое. А в прошлогодние весенние дни взглянешь на ружье, вздохнешь и глаза отведешь в сторону. Нет, теперь уж ни тетеревиной песни не услышишь, ни березок, ни елочек не увидишь. Разумом сознаю: правильно сделали, что весеннюю охоту запретили, а сердцем не могу принять этого. И будто отняли у меня что-то такое прекрасное, такое дорогое, что потерю эту ничем возместить нельзя…