Вот так открылась для меня первая страница лесной жизни, которую раньше за красотой природы я не замечал…
Отец говорил мне о лесе, птицах, зверях, о лесных пожарах, о глухих озерах и непроходимых болотных топях. Он передал мне свою любовь к лесу, и благодаря ему я стал лесничим.
Иногда отец брал меня с собой, когда обходил тот или иной участок. Любил я эти прогулки с отцом. Он словно открывал мне лесные тайны, скрытые от меня. Он показывал мне беличьи гнезда, лисьи норы, тетеревиные токовища на огорках у болот. От него я узнал, где растут рыжики, грузди, белые грибы, где всего больше можно набрать брусники, черники, клюквы, лесной малины. Он научил меня, как находить дорогу к дому: днем — по солнцу, ночью — по звездам, в ненастные дни — по муравьиным кучам, которые всегда располагаются у деревьев с южной стороны, и по многим другим приметам.
Когда отец уходил в село, где жил мой дядя по матери с сыном Васей, я оставался с бабушкой. Она мне тоже рассказывала о лесных обитателях, но рассказы ее походили на сказки. Говорила она о леших и русалках. Волосатый, страшный леший живет в самых глухих лесных чащах. Днем он дремлет в непроходимых местах, а ночью просыпается и бродит по лесу. В летние ночи при лунном свете он иногда сидит на поляне и плетет лапти. Если леший встретит в лесу человека, то начинает пугать его: кричит, ухает, хлопает в ладоши. Испуганный человек бежит от лешего и, потеряв дорогу, до утра плутает в лесу.
Я не верил бабушкиным рассказам, но, когда мне случалось ночью быть одному в лесу, я невольно настораживался, прислушивался к каждому шороху и беспокойно оглядывался по сторонам. «Кто знает, — думалось в это время, — может быть, и в бабушкиных рассказах есть немножко правды».
Однажды вот что со мной случилось. Я пошел в село к дяде и заигрался с Васей. Домой я возвращался вечером. Над верхушками сосен уже мерцали звезды. Желтый серпик месяца висел над лесом. От месяца в просветы между ветвями падал серебристо-дымный, похожий на туман свет. Все это мне было знакомо, и я шел, не торопясь, по узкой лесной дороге. Вдруг справа долетел до меня жалобный стон. Я остановился и прислушался. В лесу было тихо, но не успел я сделать трех шагов, как снова раздались странные звуки. На этот раз они были похожи на злое мяуканье кошки. Потом кто-то захохотал. Так неожидан и страшен был этот хохот, что по спине у меня побежали мурашки и похолодело во рту. «Леший!» — мелькнула мысль, и сразу вспомнились рассказы бабушки о лесной нечисти. Я крепко стиснул зубы и, стараясь побороть страх, побежал по дороге. Колючие лапы елей хлестали меня по лицу, ноги зацеплялись за узловатые корни, чудилось: длинные темные руки тянутся ко мне со всех сторон и вот-вот схватят. Впереди, совсем близко, кто-то громко захлопал в ладоши. Я остановился, огляделся и едва не закричал от ужаса. В просветы между стволами я увидал небольшую полянку, освещенную дымным светом месяца, и на ней — лешего. Он стоял неподвижно, немного согнувшись, и — я был уверен — внимательным взглядом разыскивал меня. Тогда я свернул с дороги и стал обходить полянку. Осторожно ступая, я снова взглянул на нее и на том месте, где стоял леший, увидал высокий березовый пень. Бабушка мне говорила: если леший не захочет встречаться с человеком, то может обратиться в пень или сухое дерево. Опять кто-то захлопал в ладоши и заплакал, как обиженный ребенок. И я побежал лесом, не разбирая дороги. Минут через пять я выбежал на лесосеку, на которой торчали пеньки, слева темной стеной стоял молодой ельник, справа возвышался освещенный месяцем крупный сосняк. Место было незнакомое, и, не зная, как выйти к своему дому, я пошел наугад через лесосеку. Немного погодя я вышел на болото с большими кочками, между которыми поблескивала вода. «Запутал меня леший, теперь до утра не выйти», — подумал я, но страх постепенно проходил. Над болотом серебряным ковшом сияла Большая Медведица, по ней я нашел Полярную звезду и определил, где север. Стало понятно, что к дому надо идти на запад. Я вернулся назад, снова перешел лесосеку, обогнул ельник и вышел на дорогу. Вскоре я увидал огонек в окне нашего домика.
Должно быть, страх еще отражался на моем лице. Отец внимательно посмотрел на меня и спросил:
— Что случилось?
Я хотел ответить, но губы мои задрожали, и я с трудом удержал слезы.
— Кто-нибудь напугал тебя в лесу? — допытывался отец.
И я признался:
— Леший.
— Кто? — удивился отец.
— Леший… Я слышал, как он хлопал в ладоши, смеялся и плакал. Он завел меня в болото, и я чуть не заблудился. Теперь я никогда не буду ходить ночью по лесу! Никогда не буду!..
— Так, — сказал отец и, подойдя к стене, снял с гвоздя ружье. — Идем.
— Куда?
— Идем на то место, где тебя напугал леший.
— Зачем?
— Затем, что я хочу, чтобы мой сын не был трусом. Неужели и со мной ты боишься идти?
— С тобой не боюсь.
— Ну, так веди меня к лешему.
Я пошел с отцом в лес. В небе уже не было месяца; он спрятался в дремучей чаще. Исчезли полосы лунного света. Отец шагал быстро, и я с трудом поспевал за ним. Минут двадцать мы шли молча. Тишина леса ничем не нарушалась.
— Ну, где же леший? — спросил отец.
— Не знаю… Наверное, ушел.
Вдруг я услыхал слабый стон и схватил отца за руку:
— Вот… послушай.
Отец остановился и снял с плеча ружье.
Громкий хохот прокатился по лесу.
— Стой здесь, — сказал отец и шагнул с дороги в сторону.
Я остался один, и страх снова охватил меня. Было слышно, как под ногой отца щелкнула пересохшая ветка, затем наступила тишина. Она была такой глубокой, что от нее звенело в ушах. Плач ребенка долетел с той стороны, куда ушел отец. И опять кто-то захохотал и громко ухнул. Я боялся за отца: не завел бы его леший в болото и не утопил бы там. Я стоял, прижимая руки к груди, ощущая, как часто и гулко билось мое сердце.
Неожиданно лес вздрогнул от громкого выстрела, и что-то тяжелое упало на землю. Было слышно, как отец шел по лесу, уже не соблюдая осторожности. Он скоро подошел ко мне, бросил к моим ногам что-то большое и мохнатое и сказал:
— Вот твой леший.
— Что это?
— Филин… Запомни: леших не существует. Можно читать сказки, слушать, как рассказывает их бабушка, но верить сказкам не следует… И стыдно быть трусом. Я всю жизнь прожил в лесу и никогда не видал лешего. Да и нельзя его увидать, если он не существует… Идем домой…
На другой день отец осторожно снял с филина кожу вместе с перьями. А через неделю на шкафу стояло чучело огромной ушастой птицы, с мохнатыми когтистыми лапами. Вот это самое чучело. Оно постарело, побилось молью, но я не выбрасываю его — оно напоминает мне ту далекую ночь, когда маленький мальчик перестал верить в лешего.
Первая охота — это все равно, как первая любовь, как первое свидание с любимой девушкой, когда ты смотришь на нее и не можешь насмотреться. Все в ней кажется прекрасным: и ясные глаза, и стыдливый румянец на щеках, и пушистые волосы, и даже каждая складка на ее платье волнует и умиляет тебя. Точно так же и в первую охоту невиданно прекрасной кажется земля, и на всю жизнь остается такая яркая память о ней, будто вчера ты видел нежные краски зари, слышал голоса птиц, вдыхал весенние запахи земли. У меня тоже на всю жизнь осталась память о первой своей охоте, но не радость, а глубокое огорчение и обиду причинила она мне. Впрочем, не охота была виновата, а Васька Бекас, крестьянин соседнего села, охотник, поэт и созерцатель. Было ему в то время больше сорока лет, но все звали его Васькой, а прозвище Бекас он получил за свой непомерно длинный и тонкий нос. Васька любил подшутить над молодыми охотниками, поставить их в глупое положение, а потом всем рассказывать о своей шутке и добродушно посмеиваться…
Помню, как я был обрадован, когда в день моего рожденья на Ивана-крестителя отец подарил мне ружье. С таким нетерпением ожидал я прихода весны! А зима, как нарочно, задерживалась, не хотела уходить. В марте бушевали метели, и снегу март навалил столько, сколько его не выпало за всю зиму. Потом сразу ударило теплом, зазвенела капель, осели сугробы, из-под них посочилась вода.