— Десять уже! — воскликнула она и вскочила.
— Чего тебе не терпится? — сказала тетя.
— И в самом деле, не горит, — присоединился к ней я. — Если мы и вернемся, все равно это была прекрасная прогулка.
— Нет, нет, — умоляюще сказала Кадетка. — Пойдемте дальше. Ведь осталось-то полдороги.
Мы поднялись. Шли молча. Только Сильвия иногда вскрикивала — как я ни нагибался и изворачивался, идя под деревьями, ее нет-нет да и задевали не слишком ласково молодые побеги.
На Верхней поляне мы снова присели отдохнуть. Травы там не было, если не считать сухопарой, высокой осоки. От прежнего покоса сохранилась лишь прогалина, на которой скрещивались три тропы. Мы уселись на этом перепутье, глядя в долину, лежавшую во всей прелести своей зеленой тишины. Идрийца неслышно струилась между песчаными берегами, по белому шоссе бесшумно бежал красненький автомобильчик, на четырехугольных бурых заплатах полей шевелились крупные пестрые цветы — женщины вышли полоть. На полукруглой Прикрайнаровой ниве, вспаханной по старинке, я насчитал целых семь.
— Одни свои? — спросил я.
— Конечно, свои, — ответила тетя. — Зачем чужих нанимать, когда их самих столько.
— Так сколько все-таки?
— Девять.
— И все дома?
— Все. Здоровые, сильные, красивые и честные девки. Да женихов нет, — вздохнула тетя.
— Теперь им дорога открыта, — сказал я. — Могут пойти на фабрику или еще куда.
— Никуда они не уйдут, — покачала головой тетя. — Слишком они старозаветные, в земле по уши сидят. Крестьянин рожден, чтоб крестьянствовать, говорит Прикрайнар.
— Надеются на верхние хутора выйти замуж, — пояснила Кадетка. — Только там своих девушек хоть отбавляй! А парней почти нет. Многие убиты, а которые живы, не торопятся домой.
Я лег на спину и стал разглядывать Шентвишкогорье, чуть покатое, с мягкой почвой; по нему были раскиданы деревеньки и хутора. И там хорошо жить, подумал я и инстинктивно прижался к земле. Меня охватило печальное, но приятное чувство. Где-то в сторонке щебетала Сильвия, отъевшиеся шмели бренчали в цветущем вереске, в Волчьем ущелье куковала кукушка. Я бы пролежал там целую вечность, а тут опять зазвонил колокол.
— Иисусе! Полдень звонят! — воскликнула тетя. — Идемте домой!
— Что? — вскинулась Кадетка. — Домой?
— Скотину пора кормить.
— Она подождет, правда? — обернулась ко мне Кадетка. — Раз уж мы тут, дойдем хоть до Обрекаровой дубравы, — добавила она и быстрее пошла по тропе.
— Нет, нет, — решительно остановила ее тетя. — Если уж идти, так пойдем, как раньше ходили.
— Правильно, — подхватил я. — Пойдем, как положено. Сначала к Доминовой вырубке, а оттуда в дубраву.
— До того я не люблю это Волчье ущелье, — поморщилась Кадетка и с недовольным видом пошла за тетей.
Мы спустились в Волчье ущелье, в котором и в самом деле было неприятно — темно и холодно. Кадетка молчала. Только когда мы добрались до первых елок у Доминовой вырубки, она оживилась.
— Ой, до чего они выросли! — воскликнула она, перебегая от дерева к дереву.
Ели и в самом деле поднялись. Нижние ветви отмерли и отпали, верхние сомкнулись и образовали непроницаемую зеленую крышу. Под ней ничего не росло, только местами из-под толстого пласта рыжей хвои пробивались светло-зеленые побеги папоротника, тщетно тянущиеся к солнцу.
— Все ландыши отсюда ушли, — сказал я.
— На опушке найдем, — крикнула Кадетка, устремляясь вперед. Она перебегала от ели к ели, ее светловолосая голова показывалась то из-за одного, то из-за другого ствола, и доносилось шаловливое:
— Ку-ку!.. Ку-ку!..
Сильвия подпрыгивала у меня на плечах, хлопала в ладоши и так заливисто смеялась, что дело кончилось икотой.
Мы исходили вдоль и поперек все вырубки и опушки, а ландышей не нашли.
— Я же говорила, что для них слишком рано, — заворчала тетя, когда мы остановились у обрыва, круто падавшего в мрачное ущелье Затесно.
Кадетка засмеялась. Она села на пень, посадила Сильвию к себе на колени, расцеловала ее разгоревшиеся щечки и пригладила волосики. Потом встала, подбросила дочку в воздух, снова прижала к себе, поцеловала и опять усадила ко мне на шею.
— Еще немножко понеси ее, — сказала она и лукаво глянула на меня.
— Конечно, — согласился я, с удивлением посмотрев на нее.
Она, кажется, не обратила на это внимания. Повернулась к тете и так же лукаво подмигнула ей.
— А теперь в Дубраву! — сказала она, раскинула руки и стремительно полетела вниз по склону.