Сейчас он лежал, как камень, и ничего не мог сделать сам. Постоянное лежание на спине превратилось в пытку, все тело болело и ныло. Жизнь опротивела, она стала в тягость, когда он увидел, что всякую малость должен делать с помощью кого-то, да еще с помощью баб. Он презирал себя за это, он ненавидел этих суетящихся вокруг женщин в белых халатах, весь белый свет был ему не мил.
Другие больные чувствовали себя лучше, забота о них была ограничена обычными процедурами. Коля требовал больше внимания.
Увидев Колю в первый раз, Маша тотчас прониклась к нему чувством огромной жалости. Под байковым больничным одеялом неизменно вырисовывались жесткие контуры гипса, в который был запакован человек. Поправляя одеяло, Маша увидела, что из одной гипсовой трубы виднелась ступня, из другой — вся нога от колена.
— Коля, что тебе сделать? Может, надо что? — спросила робко Маша, подсев на стул возле больного.
— Идите вы все к дьяволу. Ног не чувствую. Замлели ко всем чертям, — зло бормотал Коля.
— А если помассировать? Дай я поглажу.
Она принялась массировать белую теплую ступню. Столярову, наверное, было приятно, он не бранился больше, что-то вроде успокоения легло на его лицо.
Маша не имела никакого медицинского образования, ей помогало чувство сострадания. Казалось, сев рядом с этим измученным человеком, она почувствовала его боль, собственные ее руки и ноги на какое-то мгновение заныли так, будто ранена была она сама.
Перед нею было чужое, беспомощное белокожее тело, тело человека, которого она никогда не видела раньше и, наверное, никогда не увидит потом. Почему же так больно за него, почему так хочется чем-нибудь помочь?
Отодвинувшись к спинке стула, Маша села отдохнуть. Коля взглянул на нее без злобы и пробормотал:
— Крошки под спиной… От гипса.
Маша прошла в умывальную, чтобы охладить руки под ледяной водою. Когда все горит от каменного трущего ребра, приятно, наверное, почувствовать прохладу.
Вернувшись, она отвернула одеяло и руки ее, как бы обнимая человека за талию, нырнули под низ, к жесткому гипсовому ребру. Она убрала крошки гипса, приложила свои прохладные руки к натертому телу. Как бы раны не образовались, пролежни. Ведь этот гипс трет и трет. Она обложила ватой весь край гипса.
— Хорошо? — спрашивала она, проводя рукой по ребрам и позвоночнику раненого.
— Да… — ответил он чуть слышно.
Казалось, больному стало немножко легче. Маша укрыла его, оставила в покое и занялась другими.
Подошла ночь. Маша сидела, чутко прислушиваясь к дыханию раненых. Не позовет ли кто, не застонет ли? Но стоило ей только встать и пройти на цыпочках мимо Колиной ковки, как Столяров капризно бормотал:
— Чего топаешь, вся палата трясется! Черти, вы того не видали, что мы видали.
Маша снова подсела к нему, снова массировала его ступни. Но даже после массажа они не делались розовыми, неприятная белизна по-прежнему оставалась.
Он стонал и капризничал всю ночь. Его оскорбляло, что он не может обойтись без этих чертовых баб ни в чем, за всяким пустяком он должен звать их, во всем он зависим. Это удручало его не меньше, чем боль. А боль оставалась мучительной. Немудрено, что любое движение не только в палате, но даже и на верхнем этаже или в соседней комнате отдавалось в каждом его суставе.
Маша осталась покормить его завтраком. Биточки с кашей он не захотел, принесла порцию сосисок с тушеной капустой. Коля откусил кусочек и отказался.
— Чего ты хочешь? Скажи, я достану на кухне, — уговаривала Маша.
— Сметаны хочу…
Она принесла сметаны, приготовленной для заправки борща. Коля съел две чайные ложки и больше не захотел. Гримаса страдания не сходила с его лица.
Когда Маша пришла снова на дежурство, прежде всего она подошла к койке Столярова.
Он лежал, сильно похудевший, бледный. Он молчал, и было непонятно, отчего он молчит: вряд ли оттого, что боль исчезла, вернее потому, что ослабел.
Когда принесли завтрак, Маша подсела к нему первому. Но он отрицательно повел глазами, — покачать головой ему было уже трудно, — и сказал:
— Ничего не надо. Не буду.
Машины уговоры и расспросы не помогли. Он ничего не хотел.
— Да он вот уже вторые сутки ничего в рот не берет, — сказала дежурная няня, остановив Машу в коридоре. — Видно, мучается сильно, решил, чем скорее, тем лучше.