Финн лежал целые дни молча, не улыбаясь, но что же странного, — он тяжело ранен, не до улыбок. Маше пришлось менять ему нижнее белье, ей помогала санитарка. Бережно, осторожно двигались женские руки — перед ними был человек, которому требовалась помощь. Человек — главная ценность на земле, человек всего дороже, и если даже раненый оказался бы не перебежчиком, а просто пленным, все равно, сейчас он имел право на помощь, на сострадание. Это был человек с продырявленным телом, с перебитой костью, — и ему помогали выздороветь.
Хуже нет, как носить в душе невысказанное подозрение! Во всяком случае, Машу это мучало. Если бы она знала финский язык, она заговорила бы с ним и поняла бы, кто он. Русского финн не знал. Маша смотрела на незнакомца доброжелательно, она хотела расположить его к себе, но он оставался непроницаемым. Во взгляде его нельзя было уловить даже любопытства, он весь был сосредоточен в себе, он все время напряженно думал о чем-то.
Наступила ночь. Постепенно уснули все, лежавшие в палате, все, кроме финна. Он лежал неподвижно, чуть прищурив светлые глаза. Наверно, хотел тоже заснуть, да не мог. Наверно, рана болела, доктор при обходе сказал, что ранение у него тяжелое, лежать будет долго.
Ночью некоторые санитарки уходили в коридор или на кухню, норовили прилечь, отдохнуть немного, пока в палатах тихо. Дежурство длилось сутки, а за сутки устать нехитро. Уставала и Маша. Но так как она никогда не забывала, что Сева на фронте, где-нибудь в снегу, начеку, может, под обстрелом, то, сравнивая свое положение с Севиным, она не могла позволить себе еще и спать улечься где-нибудь в укромном уголке. И так несправедливо — одному жизнью рисковать, мерзнуть на сорокаградусном морозе, а другому сидеть в тепле и холе. Ведь они были товарищами с Севой, и из товарищеской солидарности она не ложилась спать, не сходила с поста. Конечно, Сева никогда не смог бы проверить, как оно было, но в отношениях верных товарищей ложь просто исключена. Самый строгий судья всегда был тут, при себе — это была своя собственная, комсомольская совесть.
К ночи голова тяжелеет, она сама клонится набок, и человек невольно «клюет носом». Чтобы выглядеть не слишком смешно, Маша уселась на стул боком и положила голову на спинку стула. Жесткая деревянная спинка больно терла о скулу, и заснуть в таком положении было трудно. Легкая дремота не могла перейти в крепкий сон, потому что сидеть было неудобно.
Маша сидела шагах в десяти от раненого финна. Прошел час или два, время ползло очень медленно — не отдых и не работа. В палате стояла тишина, тихо посапывали спящие люди, Машин слух невольно становился обостренным.
И вдруг раненый финн запел. Он запел очень тихо, совсем тихонько. Маша даже не подозревала, что можно петь так тихо и все-таки слышно. Он пел какую-то песню на финском языке, мотив был простой, однообразный. Похоже, народная песня, чем-то она смахивает на наши деревенские песни.
Он пел, не шевелясь, и Маша слушала его, сидя тоже неподвижно. Она не понимала слов, но заунывный напев рисовал ее мысленному взору избушку в лесу, окруженную огромными деревьями и круглыми валунами. Ветки высоких деревьев раскачиваются от ветра, из этого и получается музыка.
Песня кончилась. Финн полежал с минуту молча. Он взглянул в сторону Маши, она заметила это из-под руки, которой прикрыла свое лицо, опершись на спинку стула. Наверно, она казалась спящей, — он запел снова. Новая песня была побыстрее в темпе, но она тоже не походила на марш или модные романсы. Она тоже рассказывала о лесе, только весеннем лесе, когда ручейки торопятся, обгоняя друг дружку, сбегают со всех косогоров, огибают холмы, спешат в овраги.
Маша слушала. Скучает человек по своей земле. Скучает, вот и запел, чтобы легче стало. Тихо запел, как мышка, еле слышно. Хорошо, если так. А если это обманувший всех враг, если он из тех, кто целился в Севу?
Сидеть неподвижно она больше не могла. Сейчас она внезапно встанет и подойдет к нему. Дверь в коридор открыта, оттуда падает свет, и лицо финна видно достаточно хорошо. Она взглянет на него дружелюбно, чтобы не испугать, взглянет и спросит глазами: какой он человек? Ей очень надо понять его, не может она ходить с камнем на сердце. Руки-то у него мягкие… Это не ее дело, как будто, но так уж она воспитана жизнью, не может быть равнодушной ни к чему. Во всё вмешивается, всё хочет понять сама.
Финн окончил свою вторую песню — и Маша возникла перед ним, поднялась со стула и остановилась напротив его кровати. Взглянула с любопытством, спрятала улыбку в уголках рта, взглянула и ждала. Она смотрела очень требовательно на лежащего перед ней человека, она явно задавала вопрос.