— Оставьте ваши скучные уговоры, — сказала Маша, когда вино засверкало в рюмках. — Вы пейте, я не стану. Я не пью.
— Одну, как тогда. Хоть пригубите. Это же детский напиток, его врачи больным прописывают.
Она пригубила с отвращением и вскоре поднялась из-за стола. Пора уходить.
Маркизов шутливо уговаривал ее посидеть, смешил, заставлял смеяться. Она присела на тахту. Ладно, через десять минут она двинется домой.
И вдруг сильные руки обняли ее и лицо ее очутилось совсем рядом с его лицом.
Он успел прикоснуться губами к ее сухим губам, но тотчас же отпрянул. Маша высвободила руки и ударила его, оттолкнула, резко отодвинулась.
— Какая вы… неласковая, — сказал он, посмотрев с упреком на Машу. — Неужели, неужели вы ничего не видите? Ничего!
— Это… втроем не бывает, — резко ответила она и встала с места.
Но Семен Григорьич не дал ей уйти. Он что-то говорил, он просил посидеть, он обещал покорность и послушание.
Во время этого разговора щелкнул замок во входной двери. Вернулась Лизонька. Розовая, свежая, пахнущая морозом. Внимательно оглядев мужа, она поняла, какова «обстановка». И тут же принялась уговаривать Машу:
— Вы останетесь у нас! Никуда я не пущу вас, никуда! Сейчас поставлю чайник, выпьем чаю и спать!
Машу снова оставили ночевать, и Лизонька снова просила на это разрешения у Машиного отца. «Тяжелый случай», — пробормотал Маркизов, когда Лизонька повесила трубку. Он не раз говорил Маше о том, что излишняя родительская опека не идет девушке, которой почти двадцать лет.
Спустя неделю Маша застала в гостях у Маркизовых краснолицего поэта и его жену. Поэт хотел сделать Маше приятное и подарил ей книгу своих стихов с автографом. Он рассказывал о своем выступлении в одном детском доме. Он хвалился хорошим приемом, его сказка в стихах понравилась детям.
— А мы в прошлом году на гастролях в Крыму встречались с пионерами, — мечтательно сказал Семен Григорьич. — Такие славные маленькие мальчишки и девчонки в голубых трусиках! Один мальчуган мне все потом покою не давал, видно, я ему понравился.
— Просто соскучился по отцу, — сказала жена поэта. — Ведь не только отцы по детям скучают; дети по нас — тоже.
Лиза слушала, напряженно нахмурясь. При последних словах гостьи она поднесла к глазам маленький белый носовой платок и быстро вышла из комнаты.
Маркизов не заметил этого или сделал вид, что не заметил, он продолжал беседовать с поэтом.
— Что с Лизой, почему она? — шепотом спросила Маша жену поэта.
— Напрасно мы этот разговор затеяли… У нее не может быть детей, — ответила маленькая женщина. — А он мечтает…
Почему не может быть? Спрашивать было неудобно. А могут ли быть дети у меня? Неизвестно. Наверное…
Когда Лиза снова возвратилась в комнату, глаза ее были красны. Семен Григорьич поднял голову и увидел лицо жены.
— Плакать бессмысленно, держите себя в руках, — сказал он ей, как бы не замечая присутствующих. Он всегда обращался к ней на вы, это удивляло Машу.
Выбрав момент, когда все перешли в соседнюю комнату, Маша сказала Маркизову с укором:
— Почему вы так резки с женой!
— Это не ваше дело, — грубо ответил Маркизов. — И прошу вас не обращать внимания на то, что вас непосредственно не касается, так будет лучше.
Не касается… грубиян. А может, именно потому она и плакала, что боится потерять его? Может, она плакала из-за меня?
Лиза ни в чем не перечила мужу и никогда не обидела Машу каким-нибудь намеком. Она казалась Маше пустоватой, мелковатой по своим интересам, но обидеть ее, добавить ей новых тревог и забот — этого Маша не хотела.
Она впервые серьезно задумалась о том, как выглядят со стороны эти ее визиты к Маркизовым. Странно выглядят. Маша поставила себя на место Лизоньки и с отвращением почувствовала, что получается неблагополучно, просто совсем худо. Конечно, она, Маша, другая. Она никогда не стала бы терпеть такое поведение своего мужа, она бы просто ушла от него — и всё. А что, если он лжет, если он по ночам объясняется ей в любви, уверяет в своем постоянстве? Но ведь ложь можно почувствовать. Значит, кто-то кого-то тяготит. А зачем же жить друг другу в тягость?
«Мне надо прекратить эти посещения, — решила Маша. — Еще немного, и я потеряю голову, так что никакие рассуждения не помогут. Пусть этот вечер будет последним, пусть на моей совести не будет вины за то, что разбила чужую семью».
Она взглянула на Семена Григорьича: он и не знает, что этот вечер — последний. Ну, пусть не знает. А хорошим поводом для того, чтобы прекратить эти встречи, будет зачетная сессия.