Вывели из шока, а У него сердце остановилось. И раз, и два. В результате наложили соустье между аортой и легочной, а это треть дела. По существу, болезнь осталась. Вот так-то, видите ли...
Он замолк, то ли устыдившись своей откровенности, то ли побоявшись оттолкнуть молодого врача.
Владимир Васильевич не посмел просить продолжать рассказ. Стоял и ждал. Крылов закинул голову, прикрыл глаза и подставил лицо снегу. И тут Владимир Васильевич увидал, как он устал, как изменилось с момента их последней встречи его лицо - желтое, все в морщинках, как в царапинах. И в уголках губ, и на лбу напряженные складки. Владимир Васильевич еще никогда не видел хирурга после операции вот так, вблизи, и то, что он впервые заметил, изумило его.
"А два дня, говорит, прошло".
Крылов, вероятно, почувствовал его взгляд, быстро опустил голову и проговорил слова, вроде бы не относящиеся к теме разговора:
- Природа непосредственна, мы-посредственны,- и протянул руку. - Вы пожалуйте-ка на операцию. Посмотрите.
Владимир Васильевич поблагодарил, и они расстались.
Крылов пришел домой, пообедал на скорую руку и, сославшись на занятость, уединился в своем кабинете.
Он взял книгу, пододвинул телефон и, не раздеваясь, прилег на тахту. Читать он не мог. Мысли, похожие на боль, не давали покоя. Опять вспомнился этот "синенький мальчик", эта последняя операция во всех деталях.
Как только вскрыли грудную клетку, он обнаружил множество спаек между легкими и грудной стенкой. Он отлично понимал, что эти спайки необходимы ребенку.
В них-коллатерали, сосуды, что хоть частично дополняют недостаточную подачу крови в легкие. Но спайки мешали. Без рассечения их нельзя было подойти к сердцу, к легочной артерии, к аорте. Он, поколебавшись, рассек их, и пошла кровь. Черная, густая, как сливки.
"Вот, вот. Это, - отметил он для себя. - Возможно, это первая наша недоработка. Хотя мы и "разводили"
кровь, но, видимо, недостаточно. Видимо, нужно буквально накануне операции вновь вводить физиологический, белковые, переливать кровь надо!"
При воспоминании об операции у него появилась тяжесть в ногах, заныли предплечья. Попытался перевернуть страницу-пальцы дрожат. "Смотри-ка, еще держится напряжение!" Крылов встал, походил по комнате и снова прилег.
Теперь перед его мысленным взором возник такой эпизод. Они только что с помощью электрошока возбудили сердце, заставили его биться вновь, и он уже решил для себя сделать хотя бы соустье, попробовать хотя бы помочь ребенку, чтобы не зря были все эти страдания. Это само по себе сверхсложно. Отверстие нужно сделать точным - и не большим, и не маленьким. Если отверстие будет крупным, то крови из аорты в легкие будет поступать много. Там разовьется высокое давление, что приведет к склерозу сосудов и неизбежной гибели. А если маленьким - то оно затромбируется или зарастет. И вся операция окажется бесполезной.
Выяснилось, что сосуды у мальчика уже склерозированы. Они рвались и ломались под рукой, точно были сделаны из плохой бумаги или тонкого стекла. И сердце снова остановилось в его руках.
От воспоминаний Крылову опять стало не по себе.
Ои встал и заходил по кабинету.
"Наркоз,-отметил он.-У нас еще несовершенный наркоз. На это также следует обратить внимание".
Жалость и нежность к этому мальчишке, который до сих пор находится на грани жизни и смерти, и чувство стыда перед ним овладели Крыловым.
"Но я ж не экспериментировал. Я действительно хотел помочь", - произнес он тихо.
Крылов никогда не шел на малообоснованные эксперименты. Он всегда, еще с молодых лет, идя на сложную и опасную операцию, прежде всего задавал себе вопрос: "А сделал бы я ее своему ребенку, своей матери или отцу?" И если ответ был положительным, он шел, решался на операцию. Иными словами, если он видел:
другого выхода для спасения жизни нет-он тщательно готовился, экспериментировал на животных и трупах и брался за спасение.
"И все равно. Все равно", - прошептал он, чувствуя, что ему снова не хватает воздуха.
Крылов подошел к открытой форточке и сделал несколько глубоких вдохов.
Некоторые люди говорят о хирургах; "привыкли", "мясники", "им что". Если бы они понимали, как это непросто-идти на крайний риск, зная, что оперируемый может погибнуть на операционном столе. Если бы они знали, какую ответственность перед родными, перед друзьями оперируемого человека, перед начальством и товарищами, а главное, перед своей совестью взваливает на свои плечи хирург..,
Кто-то из великих сказал: "Врач умирает с каждым больным". Что касается хирурга-то это уж точно.
Только никто этого не видит-ни бессонницы, ни бесконечных терзании "почему?", ни вечных душевных колебаний: брать или не брать? И-новый круг. Новые угрызения совести, хотя она, совесть, чаще всего ни в чем не виновата, напротив, чиста, но сознание и своей вины в неудаче не проходит. С годами все это накапливается, и каждая новая катастрофа не уменьшает, а увеличивает степень переживаний.
"Да, да. Кумуляция, - подтвердил сам для себя Крылов, как будто это сейчас было очень важно. - С годами тяжелее переживать ошибки. Лучше их скрываешь, но переживать тяжелее".
Он по привычке погладил кончики пальцев и уловил дрожание их.
"Нет. К черту. Никаких операций, пока все не наладим, не отработаем до последней мелочи".
Отдав себе такой приказ, он подошел к телефону и позвонил в клинику:
- Ну, как там Ванечка?
Когда Ванечка открыл глаза и Вера Михайловна увидела это, у нее будто в душе посветлело. Вновь блеснул забытый лучик надежды, не призрачный, не придуманный, а реальный, наглядный. Вот он, мальчик, который был еще хуже Сережи,-сознание терял, а выжил, смотрит, у него порозовели губы.
"Значит, очередь за Сереженькой. Значит, и его могут вылечить..."
В этот вечер Вера Михайловна рано приехала на квартиру, отоспалась, постирала - свое и Сережино (на случай выписки после операции), посидела со стариками за чаем.
- Тут тебя навещали, - сообщил Федор Кузьмич. - Будто родственник, Нефедов по фамилии.
Вера Михайловна не сразу сообразила, а когда вспомнила о письме Никиты, о человеке из Вырицы по фамилии Нефедов-заволновалась:
- Так что же?! Где же?!
- Да как быть-то? Да разве тебе до этого было? Да вот уже теперь,-успокоила Марья Михайловна.
Вера Михайловна уже успела съездить до Дежурства на последнюю процедуру, повидалась с профессором Жарковским. Он дал на прощанье пакетик-стимулятор и обнадежил:
- Рассчитывайте на успех. Если кто появится - сообщите.
В клинике Вера Михайловна прежде всего заглянула к Ванечке, убедилась, что он жив, смотрит и даже отвечает на вопросы, а затем - к Сереже.
По его озабоченному взгляду поняла: сын ждет ее с нетерпением.
- Мама, ну теперь моя очередь?-спросил он, как только она подсела к нему на кровать.
- Твоя. Должно - твоя.
И тут у нее мелькнула мысль: узнать. Пойти к самому профессору. Но вспомнила о роковом походе к Горбачевскому и забеспокоилась.
"Там все не так было. Все по-другому", - утешала она себя, но беспокойство не проходило. "Нет, надо узнать. Надо выяснить. А что особенного?"
Весь день она выбирала подходящий момент для разговора. И все не получалось. То она занята, то профессора нет, то у него люди. Хотела посоветоваться с лечащим врачом, но Аркадий Павлович тоже не сидел на месте, да и опасно было с ним беседовать. А вдруг скажет: "Это наше дело". Тогда уже не сунешься к Крылову.
На следующий день она снова появлялась в приемной и опять не могла уловить момент. Раза два ее видел профессор, но не обратил внимания. На этот раз он приоткрыл дверь кабинета, окликнул ее. Когда она вошла, усадил напротив себя, спросил строго: