Врачи спокойно продолжали работать. Хирурги делали свое дело у стола, анестезиолог изредка сжимал красную камеру гармошкой, и она опять раздувалась.
Казалось бы, никто не обратил внимания на приход профессора, но-Владимир Васильевич заметил-врачи ждали его появления, потому что, не оглядываясь, не отрываясь от дела, они тотчас уступили ему место у операционного стола, и один из ассистентов, не взглянув на Крылова, начал быстро объяснять ход операции.
Крылов кивнул, все понял и протянул руку. Через секунду в его руке блеснул нужный инструмент.
Владимир Васильевич смотрел как завороженный на все эти действа, дивясь их четкости и простоте. Он-то знал, чего стоит эта видимая простота и четкость.
Он уловил, что приборы словно обрадовались приходу профессора: защелкали быстрее, зажужжали громче, лампочки принялись мигать чаще, а зайчики на экране будто ускорили свой бег.
И сразу же со всех постов, от всех аппаратов послышались точные рапорты:
- Венозное тридцать.
- Артериальное сто десять на семьдесят.
- Зрачки узкие.
Крылов слушал, глядя в раскрытую грудную клетку мальчика.
Владимир Васильевич, невольно сделал шажок вперед.
Перед профессором, всего в нескольких сантиметрах, лежало сердце ребенка. То сердце, которое почти два года назад впервые выслушал он, Владимир Васильевич, и оно показалось ему нездоровым. Вот оно. Вот!
Сердце билось, пульсировало, наполнялось кровью, оно проталкивало эту кровь, разносило ее по всем тканям и клеткам. И внешне оно, пожалуй, ничем не отличалось от сердца здорового. Оно еще было молоденьким и не успело измениться. Но там, в глубине его-Владимир Васильевич представил это, - на нежных клапанах и перегородках было все перепутано, искажено, и хирургу предстояло это исправить.
Но Владимир Васильевич знал, что, прежде чем чтото делать, нужно разрезать мышцу сердца; прежде чем увидеть клапаны, надо обескровить сердце; прежде чем работать на нежных тканях, нужно остановить сердце.
Этого он еще ни разу в жизни не видел. Он весь вытянулся в ожидании этого момента.
- Катетер. Отсос, - произнес Крылов.
Гудение усилилось. Вновь послышалось легкое потрескивание кровоостанавливающих зажимов.
Сердца не стало видно. Хирурги склонились ниже над столом и прикрыли его собой. Но все равно заметно, как оно бьется: на белой простыне ритмично вздрагивает блестящий зажим. А зайчики на экране всё скачут, всё бегут друг за дружкой. Теперь эти зайчики-жизнь человека, биение его сердца. Они возбуждены, они скачут все быстрее - вверх, вниз, исчезают и тотчас появляются, как маленькие кометы с длинными хвостами.
- Аорта резко склерозирована,-слышится голос Крылова. Голос ровный, без оттенков. По нему не поймешь, плохо это или хорошо. Но Владимир Васильевич знает-плохо.
Ранний склероз - это, прежде всего, обильное кровотечение, это опасность, это новые трудности, возникшие вот сейчас, уже в самом начале операции.
Крылов говорит спокойно, будто ничего не произошло, словно он еще до начала операции был уверен, что аорта склерозирована.
- В легочной артерии померяем и в обоих желудочках, - советуется он с ассистентами.
После паузы:
- В легочной есть, а в желудочках плохо. Градиента практически нет.
Его уверенность и ровность успокоили Владимира Васильевича. "Он-то лучше знает". Владимир Васильевич нашел окошенко, увидел руки Крылова. Движение его рук плавное, решительное, уверенное - ничего лишнего.
"Видно; он представляет свою работу до мелочей, во всех подробностях",-подумал Владимир Васильевич и в душе восхитился Крыловым. Не просто даются эти мелочи и подробности, за ними бессонные ночи, огромная практика и труд,труд,труд.
Крылов вставил катетер в правое и левое предсердие, и кровь оттуда с помощью отсосов пошла по специальным шлангам в специальную установку. Там, в этой установке, в большом стеклянном сосуде, три-четыре литра чужой крови, но эта чужая кровь родственна крови мальчика, тщательно проверена на совместимость, и ее не отличишь от крови ребенка. Пройдет несколько минут, заработает АИК-аппарат искусственного кровообращения, и вся эта кровь-и чужая и кровь ребенка - начнет питать организм помимо сердца. Для этого нужно вставить канюлю в бедренную артерию.
Все это Владимир Васильевич представлял теоретически, а сейчас он видел, как это происходит в действительности.
"Но аорта? Аорта?!"
- Кровит. Отсос, - словно в ответ говорит Крылов.-Так. Хорошо.
Теперь кровь через бедренную артерию, через кровящую аорту будет нагнетаться и пойдет по всем клеточкам и тканям. Кровь одновременно будет охлаждаться в особом аппарате и, охлажденная, проходя по сосудам, будет охлаждать весь организм. И сердце тоже. Потом профессор пережмет аорту и выключит сердце. Охлажденное сердце не умрет без питания. А дальше? Дальше он станет исправлять порок.
Главное-Владимир Васильевич слышал-не остановить сердца, не обескровить его, главное - утверждают специалисты - заставить сердце вновь работать, питать и мозг, и легкие, и все клетки.
А пока...
- Кровит, - повторил Крылов.-Держите. Пока не пережму аорту, придется держать.
Вновь раздалось гудение. На халате профессора появились мелкие пятнышки. Целые грозди пятен. Владимир Васильевич в первую секунду удивился, но тут же понял; это кровь. При ярком света она кажется не красной, а темной. А руки хирургов желтыми - они в перчатках.
Он невольно взглянул на руки мальчика и поразился:
у Сережи руки стали белыми. Ноготки коротко подстрижены. Он спит. Длинные ресницы не дрогнут.
На мгновение ему сделалось жаль мальчонку. Такой он беспомощный, столько взрослых против него. "Что за глупость!-оборвал он себя.-Они же помочь, спасти его хотят".
Владимир Васильевич закрыл глаза, прислушался.
Гудит отсос. Потрескивают зажимы. Раздаются короткие фразы врачей:
- Давление восемьдесят на тридцать.
- АИК готов.
- Иглу поменьше.
Напряжение нарастает. Он это чувствует не только по себе. Кажется, сам воздух более густой и плотный.
Все сосредоточены. От былой веселости нет и следов.
Врачи ни на шаг не отходят от своих постов.
Владимир Васильевич напрягся, весь внимание. Гла"
за хирургов устремлены на сердце. Профессор тоже, кажется, никого и ничего не видит, кроме этого маленького сердца.
- Давайте начинать,-произнес он, и слова эти прозвучали как команда.
Владимир Васильевич быстро сдернул очки, торопливо протер их рукавом халата.
Врачи действуют ловко и четко. Нет, они не торопят^ ся, но и не теряют ни одной секунды. Еще раз проверяют систему шлангов, зажимов, соединяют какие-то неизвестные Владимиру Васильевичу стеклянные трубки, осторожно и мягко, будто они могут лопнуть в их руках.
- Катетер ввели? - спрашивает Крылов.
- Давно.
- Так... Хорошо... Внимание.
Наступает такая тишина, как будто все даже дыхание затаили. Владимир Васильевич чувствует, как на лбу у него выступает испарина. Лишь пощелкивают аппараты да на экране всё бегут, бегут светлые зайчики.
А с улицы доносится звон трамвая. Каким далеким сейчас, каким парадоксальным кажется этот звон, словно голос другого мира.
- Сняли? Всё сняли?-еще раз спрашивает Крылов.-Зажимов нигде не оставили?.. Внимание... Начали.
Загудело, зажужжало "искусственное сердце"- АИК. (Владимиру Васильевичу показалось, что и его сердце тоже загудело.) Теперь оно-АИК-питает весь организм, оно - и сердце и легкие. От него зависит жизнь мальчика Сережи Прозорова. Но работа аппарата и все остальное зависит от людей, от этого невысокого, немогучего человека, что стоит у стола, вытянув перед собой руки в желтых, забрызганных кровью перчатках.