Обо всем этом Терентий вспомнил, поднимаясь по мраморным ступеням особняка. Остановился у дубовой двери и решительно постучал в нее.
Открыла старушка. Она подозрительно окинула взглядом рослого солдата.
— Мне Анну. Анну Бочаеву. Я брат ее.
— Вон там Нюрка. — И старушка кивнула в сторону, где за деревьями стоял флигель. — Ей жилье дали. Вот она и съехала отселя.
В одном из окон флигеля мерцал слабый свет. Терентий прошел по узкой дорожке и постучал в это окно.
Вышла Анна. Увидела брата, вскрикнула и прижалась лицом к его скуластой, небритой щеке.
Терентий и Анна сидели за столом и пили чай. Сахара не было. Пили с черствым хлебом, выпеченным из муки, смешанной с мякиной. На хлеб густо посыпали крупную, как толченое стекло, соль.
Терентий украдкой поглядывал на постаревшее, с веером морщин возле глаз лицо сестры, с грустью думал: «Не получилось у человека счастья. Мужа убили, а другого, видать, не нашла. Так одинокой и осталась». И, придирчиво осмотрев еще раз аккуратно прибранную комнату, Терентий спросил:
— Комната теперь твоя?
— При деле я теперь, — сказала Анна. — В доме четыре комнаты. Те, что побольше, семейным дали, а мне эту.
— Ишь ты! — усмехнулся Терентий, довольный. — Значит, Советская власть и вас, слуг господских, не обошла. Ну, а господа-то где твои?
— Сбежали, — оживилась сестра. — И хоромы бросили. Теперь там ребятишки живут, которые без родных остались.
— Детский приют, значит? Дельно.
— Сказывают, сам Ленин так указал.
— Ежели люди говорят, значит, правда, — заметил Терентий.
— А я при детишках, — продолжала Анна. — Присматриваю за ними, белье ихнее стираю.
— Это святое дело, — одобрил Терентий. — Наш комиссар, а он головастый мужик, так толкует: ребятня — наше будущее.
Время уже перевалило за полночь, когда Анна спохватилась:
— Что ж это мы сидим? Устал небось? Ложись-ка спать. А мне ребятишкам белье надо постирать.
Луна светила в окно. Терентий снял гимнастерку, достал кисет. Спичек не было, и он пошел на кухню.
Низко склонившись над корытом, Анна стирала белье. На полу, точно вата, пушилась мыльная иена. На широкой скамейке, рядом с отжатым бельем, Терентий увидел картонную коробку из-под галет и оторопело остановился.
— Откуда это у тебя? — сердито спросил он.
Анна подняла голову.
— Ты чего, Терентий?
Он провел пальцем по крышке коробки, на которой красовался жирный номер его полка:
— Откуда это у тебя?
— Так я ж говорила — детское белье.
— Не белье, а коробку где взяла?
Анна улыбнулась, поправила выбившуюся прядь русых волос.
— С работы принесла. Сегодня из Москвы ребятам продуктов прислали. Крупа и даже сахар был. Ленин прислал. Он часто ребятам продукты присылает. Сказывают, ему из деревни мужики привозят. Вроде подарков. А он все ребятам отправляет. Такой уж человек. Вот и сегодня прислал. Продукты на кухню сдали, а коробку-то я для белья приспособила.
— Ну и ну!.. — и Терентий, забыв прикурить, вернулся в комнату.
Он долго не мог уснуть и старался припомнить все, что раньше слышал о Ленине от солдат, от комиссара, который много раз видел Ильича и даже разговаривал с ним. Думал об истории с посылкой. И Терентию казалось, что все доброе, все прекрасное, все хорошее, которое может быть в людях, собрано в сердце Ленина.
СТАРАЯ КНИГА
С Трофимом Ильичом Стрежневым я был знаком давно, но как-то сложилось так, что мне не приходилось быть у него в доме. И когда недавно он пригласил зайти к нему в воскресенье, я охотно принял это предложение.
Он жил на набережной Кутузова в старинном особняке. Дома Стрежнева я застал одного.
— Супругу в госпиталь вызвали, — извиняющимся тоном сказал он. — Такая у нас, врачей, работа беспокойная.
В комнате — просторной и уютной — меня поразило обилие книг. Они занимали два больших шкафа, стояли на длинных полках, прибитых к стене ровными, точно солдаты, рядами.
— Не предполагал, что вы такой книголюб, — искренне удивился я.
Карие, глубокие глаза Стрежнева засветились приветливой улыбкой.
— Люблю… Слабость…
— Дай бог каждому такую слабость, — засмеялся я.
И пока Стрежнев хлопотал возле стола, я рассматривал книги. Они были в добротных, крепких переплетах — красные, голубые, сиреневые, светло- и темно-зеленые… Собрания сочинений Пушкина, Тургенева, Льва Толстого, Чехова, Горького, Маяковского. На корешках книг сверкали тисненой позолотой фамилии писателей. И неожиданно между томов Маяковского я заметил книгу, которая выделялась среди новеньких, богато оформленных томов своим невзрачным видом. Я взял ее и прочитал на обложке: «О Ленине». Она была без переплета, края ободраны.