— Из фотолаборатории. Макси Амбервилль прислала факс — она хочет, чтобы Фрэнки просмотрела контрольные снимки и высказала свое мнение. — И он подхватил меня под руку.
— А можно, мы пойдем с вами? — живо заинтересовалась Джордан.
— Макси меня живьем съест, если я буду показывать манекенщицам контрольные снимки. Могли бы знать об этом. До скорого, девочки.
— Может, пообедаем вместе? — предложила Эйприл. — Я могу предупредить Мод, она к нам присоединится.
— Никак невозможно, — твердо сказал Майк. — Нам с Фрэнки надо разведать парижскую канализацию, так что сегодня мы без обеда. Отправляйтесь вдвоем по магазинам, устройте себе выходной. Я вас основательно замотал.
— Канализацию? — удивленно переспросила Эйприл, но мы уже вышли из отеля и ловили такси.
— Сколько раз еще тебе придется солгать, чтобы не лгать про то, про что уже солгал, — не смогла удержаться я.
— Я уже сомневаюсь в своих способностях. Как ты думаешь, они догадались?
— Они никогда ни о чем не узнают, — успокоила его я. — Я сама чуть было тебе не поверила.
— Но в Париже действительно знаменитая канализация, и многие туристы ее осматривают.
— Этим мы займемся после Лувра, — предложила я, — чтобы ты не волновался.
— Может, как-нибудь в другой раз. Там темно и наверняка полно крокодилов, как в Нью-Йорке. И потом, канализация не считается, она не дает такого чувства превосходства, как поход в Лувр.
— Но это же указывает на то, что ты интересуешься историей, археологией и санитарией. А что наша цивилизация без санитарии? Так что это указывает еще на три области, в которых мы их обошли. У девочек разовьется комплекс неполноценности — зачем ты только заговорил о канализации? Ты заметил, какое у Джордан было выражение лица? Она была впечатлена.
— Придется мне тебя проучить, чтобы ты больше надо мной не смеялась.
Наверное, я вложила в свою саркастическую улыбку чересчур много магической силы рыжеволосых, потому что Майк бросился меня целовать, и так, что я словно сознание потеряла, потому что следующее, что я помню, — это то, что такси остановилось. Неужели мы целовались всю дорогу до Лувра?
— Фрэнки! Открой глаза. Мне надо расплатиться с шофером.
— Подкупи его, и пусть он уходит, а мы останемся здесь.
— Я бы так и поступил, но он уже остановил счетчик, и полицейский смотрит на машину подозрительно, а вон какая-то парочка ждет, когда такси освободится. Нам придется выйти. Отпусти меня хотя бы на минуточку, дурочка моя милая.
— Не могу. Могла бы — отпустила бы, но не могу. — Я на самом деле не могла. Полжизни я ждала, чтобы почувствовать такое, но даже представить себе не могла, что это будет… нет, словами этого не описать.
— Радость моя, мы в Лувре.
— Почему в Лувре?
— Мы туда идем, ты что, забыла? У нас свидание.
— Правда? — Я напрягла память. Майк Аарон целовал меня несчетное количество раз. Он называл меня красавицей, и милой, и деткой, а теперь еще хочет, чтобы я помнила про свидание?
— Правда. Свидание по-бруклински.
— Наверное, так оно и есть, раз ты так говоришь. — И, тяжело вздохнув, я открыла глаза. Медленно расцепила руки, которыми обнимала Майка за шею, и отпустила его, вернее, почти отпустила, и стала целовать его подбородок и шею, пока он пытался достать бумажник. «У него такая шея — ее можно целовать целый день, и не надоест», — думала я, нехотя от него отодвигаясь. Мне казалось, что, если я перестану его целовать, случится что-то ужасное.
Майк, похоже, испытывал нечто подобное, потому что умудрился одной рукой достать бумажник и расплатиться с шофером, а другой крепко держал меня за талию. От такси до входа в Лувр он вел меня, крепко обняв обеими руками за плечи и целуя в макушку. Идти так довольно трудно, но в Париже на это никто не обращает внимания. На эскалаторе нам пришлось разъединиться, но мы все равно держались за руки, а внизу мы встали у первой же свободной стены и снова стали целоваться, пока не стало окончательно ясно, что надо либо это прекращать, либо разыгрывать феерическую сцену прямо на глазах у всех, пришедших осмотреть крупнейший музей Европы.
— Мы только бросим взгляд, — шепнул мне Майк на ухо, — быстренько все осмотрим, раз уж пришли сюда.
И мы подошли к карте, указывающей расположение всех ста девяносто восьми залов Лувра.
— Можно заглянуть в гробницу Сфинкса, — предложил он. — Там наверняка никого нет. Или посмотреть пирамиду Аакхтихотепа, склеп времен Пятой Династии. Наверняка туда заходит не больше десяти посетителей в год.
— Это совсем не похоже на Лувр. В античном отделе Метрополитена наверняка есть нечто подобное, — заметила я, напрягая то, что осталось от моих мозгов. — Получится, что мы не увидели ничего того, что есть только в Лувре, и что мы ответим, если нас спросят?
— Но только подумай, как уютно это звучит — склеп, гробница. Они будут в нашем полном распоряжении.
— Майк, — сказала я предостерегающе, поняв, что у него на уме.
— Это не запрещено законом, радость моя. Мне просто необходимо тебя поцеловать.
— Мне тоже, но я не могу кататься по полу в общественном месте, — с сожалением сказала я. — Слушай, а может, быстро сбегаем посмотрим на Венеру Милосскую и Нику Самофракийскую? Ведь это самые популярные экспонаты.
— Тогда надо зайти и к Моне Лизе. Шедевр из шедевров.
Можете мне поверить, в Лувре ничего быстро не делается, если только вы не захватили с собой ролики. Эти карты, на которых все кажется близко, страшно обманчивы. Пока мы шли от Венеры Милосской к крылатой Нике, а потом к Моне Лизе, нам пришлось обойти почти весь музей. Взглянув на толпу, которая обступила какую-то картину, и решив, что это наверняка и есть Мона Лиза, мы вышли в длинную галерею с окнами на Сену. Называлась она Большая галерея и вела, если верить указателям, к выходу.
— Теперь я точно знаю, почему никогда не ходил сюда раньше, — сказал Майк. — Это место чересчур велико для меня. Больше часа в музее — и уже невозможно воспринимать то, что видишь. А мы, боюсь, превысили этот лимит.
— Ну почему я не послушалась тебя и не согласилась на гробницу? — простонала я.
— Потому что ты — настоящая леди, тонкая и изысканная, и я тебя за это уважаю.
— Я — леди? И ты меня уважаешь?
— Да, но мне не хотелось бы, чтобы ты слишком долго оставалась такой.
— А когда ты хочешь, чтобы я перестала ею быть?
— Я тебе скажу, вернее, мне даже не придется говорить, ты сама поймешь.
— Прекрати со мной так разговаривать, а то я становлюсь словно не в себе, а мы даже еще не вышли отсюда.
— Не в себе? Голова кружится? Хочешь, я возьму тебя на руки?
— Нет, не в этом дело. Просто рассудок теряю. — Я взяла его руку, поднесла к своим губам и лизнула ему ладонь.
Он подпрыгнул вверх метра на полтора.
— Не делай так!
— Я просто хотела показать, что я имею в виду.
— Это нечестно. Я тоже знаешь что могу устроить, прямо на глазах у всех! Ох, Фрэнки, как ты думаешь, этот зал когда-нибудь кончится?
Мы неслись как сумасшедшие и только успевали читать имена на стенах.
— Джотто, Фра Анжелико, Боттичелли, Беллини, Ван Дейк… Только не смотри, не останавливайся, а то мы отсюда никогда не выберемся. У них что, нет сострадания к ближним? Они что, даже представить себе не могут, что у людей есть другие дела, помимо рассматривания картин? Черт бы побрал этих французов, если они в тебя вцепились, нипочем не отстанут.
— Кранах, Гольбейн, Тьеполо, Гойя… — Я стала задыхаться, потому что мы почти бежали.
— А тебе не кажется, что мы пропустили выход? — спросила я некоторое время спустя и остановилась — вокруг уже никого не было.
Мы в ужасе переглянулись. Не видно было даже служителей, а за нами простирался бесконечный зал, конец которого можно было разглядеть только в телескоп. Перед нами был зал с Эль Греко и другой конец здания, окна которого выходили уже на сады Тюильри и две лестницы, одна, судя по указателям, к скульптурам, другая — к Галерее этюдов.
— Наверное, мы умудрились его проскочить. Или это ловушка, и никакого выхода здесь нет, — мрачно сказал Майк.