Джордан так все это нравилось, что она даже стала мечтать, как будет жить в Париже, работать моделью, пока будет позволять возраст, копить деньги, как настоящая француженка, и в конце концов откроет собственный магазинчик. Но потом, почитав газеты, она узнала о новой волне ненависти по отношению к черным иммигрантам из Северной Африки и о большом проценте французов, которые обвиняют черных в экономических трудностях, преследующих страну.
Да, пожалуй, дома у нее возможностей больше, поняла Джордан. Но, идя по улицам, она парила душой, чувствуя на себе восторженные взгляды, которыми европейцы провожают красавиц любой расы.
— А витрины нет? — удивленно спросила Джордан, когда они с Некером подъехали к особняку Кремеров.
— Они слишком известны, и витрина им просто не нужна. Это то место, куда вы не попадете, если не знаете уже о его существовании. Но, если вы просто подойдете к двери и позвоните в звонок, они будут с вами исключительно милы и любезны.
— Так что в чем-то они не отличаются от обычных антикваров?
— А вы ходили по лавкам? — спросил он, стараясь не выказать своего удивления.
— Совсем немного. На Левом берегу. У меня в чемоданах мало свободного места, но я его уже использовала. Мне даже показалось, что им не очень хочется, чтобы я что-то покупала.
— Вы совершенно правы. Представьте себе, что вы всю жизнь что-то собираете, выискиваете, уговариваете продать вам то-то и то-то, а потом вам приходится продавать свои трофеи, чтобы заработать на жизнь. Думаю, это должно быть пыткой, но антиквары согласны на это. Уже третье поколение Кремеров занимается этим. Конечно, часть сокровищ они оставляют себе, чтобы не умереть от горя. Как-то раз я сказал Филиппу Кремеру, что он мучает себя так же, как балерина, которая должна танцевать, превозмогая боль, но он только рассмеялся. На самом деле у него действительно удивительный нюх. Я уверен, что у него есть вещи получше, чем у меня.
— А как же манекенщицы, которые должны морить себя голодом и ходить на каблуках, делая вид, что ничего нет проще? Всегда что-нибудь да найдется. А каковы недостатки вашей работы?
— Никогда об этом не задумывался. Наверное, их просто нет, — удивленно засмеялся Некер.
— Вам повезло. Каждый метр ткани похож один на другой, каждый флакон духов — тоже, вам не приходится иметь дело с уникальными вещами. Разве что ваши дома моды… Но, если модельер с чем-то не справился, его всегда можно заменить. Главное — это имя.
— Так точно. Поэтому я и ставлю сейчас на Ломбарди. Может, войдем внутрь?
— Я пока что присматриваюсь, как настоящий антиквар, — мило улыбнулась Джордан, и шофер распахнул перед ней дверцу. Она была одета в безукоризненно сшитый брючный костюм и свитер — все в темно-коричневых, шоколадных тонах. На этом фоне кожа ее просто светилась, как светится она у белой женщины, одетой в платье черного атласа.
— Мсье Некер, мадемуазель, рады вас видеть! Прошу вас, проходите! — приветствовал их мсье Жан, который знал об антиквариате столько, что при необходимости Кремеры могли спокойно оставлять салон на него.
— Джордан, это мсье Жан, — сказал Некер по-английски. — Мсье Жан, это мадемуазель Дансер, любительница старины.
— Счастлив с вами познакомиться, мадемуазель. Могу ли я предложить вам кофе? Или что-нибудь выпить?
— Нет, спасибо. Может быть, позже. Джордан, вы хотите посмотреть что-нибудь определенное?
— О, нет… Я просто поброжу здесь, — ответила Джордан ошеломленно. Она даже представить себе не могла, что столько бесценной мебели, драгоценностей, безделушек может находиться в одном доме, вернее, в холле одного дома. Нет, не бесценной, поправила себя Джордан, потому что все здесь выставлено на продажу. Разве то, куда она заходила раньше, может сравниться с этим великолепием?
Целый час Джордан и Некер просто бродили по девяти залам особняка, и Джордан почувствовала себя как дома. Пара кресел из Версаля — на них можно было сидеть, — какая женщина купит стул, не испробовав, удобен ли он? Часы времен Людовика XVI из белого мрамора с позолотой с тремя подсвечниками предназначались для повседневного использования, по ним можно было узнавать время, зажигать свечи, когда темно.
Интересно, а этот взгляд на то, что могут позволить себе приобрести самые богатые люди в мире, отравит ей радость от собственных маленьких находок, спросила себя Джордан. Будет ли она сравнивать свои милые чашечки для шоколада с позолоченными часами и жалеть о том, что чашечки не столь хороши? «Нет», — решила она. Не сравнивает же она свою одежду с вечерним платьем за десять тысяч долларов, которое она недавно демонстрировала. Почему-то эти вещи никак между собой не связаны.
Джордан уселась поудобнее в широком удобном кресле и прикрыла глаза, наслаждаясь запахом дерева, воска и еще чего-то, возможно, роз, которые стояли повсюду в небольших стеклянных вазах. Некер рассматривал резьбу на столике, стоявшем неподалеку. И в этот момент распахнулась незаметная дверь в стене и в зал вошел человек в темной форме.
— О, мсье Некер! — сказал он по-французски. — Мсье Жан сообщил вам, что столик мадам де Помпадур благополучно доставлен мадемуазель Лоринг? Я имел честь лично сопровождать груз в Нью-Йорк. Представьте себе, задержка на четыре дня, и все из-за снегопада! Но я не спускал глаз с контейнера, за исключением, естественно, того времени, когда мы были в воздухе. Мадемуазель Лоринг лично расписалась в получении, я настоял на этом. Надеюсь, он ей понравился, мсье, это музейная вещь!
— Да-да, благодарю вас, — торопливо ответил Некер. Курьер вышел, и в комнате воцарилась тишина, совсем не похожая на ту тишину, которая была здесь до его появления.
«Джастин и Некер! Так вот в чем дело», — подумала Джордан, у которой от изумления перехватило дыхание. Значит, вот почему для поездки в Париж выбрали их троих! Письменный столик, принадлежавший когда-то любовнице Людовика XV, — это же миллионы долларов! Наверное, он безумно влюблен в нее, поэтому и расспрашивал о ней в Малом Трианоне. И тут ее изумление сменилось болью и горечью. Ну почему, почему так заныло сердце? Ее совершенно не касается, что Джастин и Некер… Нет-нет! Это невозможно! И тут Джордан поняла, что ревнует. Ревнует Некера? Но он для нее никто, просто человек, с которым она может говорить свободно, человек хороший и порядочный, отнесшийся к ней с интересом. Может, дело в его деньгах, в его могуществе? Если бы так! Она помнит его большую руку, которой он поддерживал ее под локоть, ей нравятся его седые виски, нравится звук его голоса, его быстрая, почти мальчишеская улыбка, его грустные глаза. Господи, какая же она дура! «Ты попалась, девочка», — подумала она. Но нельзя же так и дальше сидеть. Слава богу, что она не хвасталась своим французским. Теперь надо просто сделать вид, что она не поняла ни слова из того, что говорил курьер. Нет ничего труднее, чем сыграть непонимание, но что ж, придется.
— Наверное, уже пора идти, — сказала Джордан, поднимаясь с кресла. — Столько прекрасных вещей… Это был удивительный день.
— Конечно, пойдемте, если вы больше ничего не хотите посмотреть… — ответил Некер, взяв себя в руки. Он повел ее к выходу, они попрощались с мсье Жаном и направились к машине.
— Анри, — сказал Некер шоферу, — отвези нас, пожалуйста, в «Риц», ко входу со стороны Вандомской площади.
— В «Риц»? — удивленно переспросила Джордан. Разве он не сводил ее туда, куда обещал? Когда же закончится этот проклятый день?
— Думаю, нам обоим надо немного выпить, — сказал он мрачно.
— Наверное… Чтобы отвлечься от французской мебели. Меня всегда мучит жажда после того, как я разглядываю всякие редкости.
«Ну, болтай же о чем-нибудь, — понукала себя Джордан, — потому что Жак Некер не может сказать ничего, чему бы я поверила, а еще нескольких минут молчания я не выдержу».
В «Рице» они прошли в бар с бархатными диванами и видом на зимний сад.
— Давайте сядем в углу, — предложил Некер, беря Джордан под руку. — Что вы пьете на закате? Шампанское? Только умоляю, не говорите, что чай.