Нэнси была младшей из четверых детей. Первый, Торнтон, был на десять лет ее старше. Он окончил католическую подготовительную школу, где обучение стоило дорого, Йельский университет и Фордхемскую юридическую школу. Работал вместе с отцом в юридической фирме и не интересовался ничем, кроме законов и гольфа.
Следующей по возрасту была Молли, единственная сестра Нэнси. Она была старше ее на восемь лет, и когда Нэнси вышла замуж, Молли вела на Филиппинах жизнь супруги армейского офицера.
На два года младше Молли был Джей — Джозеф, но все называли его Джеем. Он не смог окончить подготовительную школу и почти всю жизнь, с тех пор как заболел туберкулезом, жил в Нью-Мексико. Работал над монументальной историей церкви и индейцев на юго-западе.
Между Джеем и Нэнси ожидался еще ребенок, но то была внематочная беременность, от которой мать едва не умерла. Это скрывали от Нэнси не только во время девичества, но даже после того, как она вышла замуж и родила двоих детей. Нэнси не знала о бедственной внематочной беременности матери по той причине, что мать не знала, как это объяснить. Об этом помалкивали, пока дочка Нэнси не умерла в младенчестве, и тогда миссис Макбрайд сказала ей. То, что об этом молчали так долго, привело Нэнси в ярость. Это не могло бы отразиться на ее желании иметь детей, но молчание матери казалось ей оскорбительным. Люди должны сообщать тебе о таких вещах. Мать должна была рассказать об этом. Но потом Нэнси вспомнила: в том, что касалось ее матери и секса, то, что должно было быть, и то, что было, — совершенно разные вещи. Миссис Макбрайд приняла теорию церкви, что сексуальное воспитание детей нежелательно, непозволительно. Когда Нэнси было четырнадцать лет, мать сказала ей, что «это бывает у девочек», и больше не говорила ничего, пока Пол и Нэнси не решили пожениться. Тогда миссис Макбрайд поделилась с дочерью еще одним сведением: «Не позволяй Полу прикасаться к тебе в критические дни». Все прочее Нэнси узнавала из разговоров со школьными подругами и из чтения тайком поучительных пропагандистских брошюрок, которые правительство выпускало во время мировой войны, — там подробно описывались зверства немцев над бельгийскими девушками, монахинями, священниками, старухами. Эти брошюрки не вызвали у Нэнси желания тратить карманные деньги на «облигации Свободы», но просветили ее относительно собственной анатомии и анатомии молодых людей, с которыми она каждое лето купалась на южном берегу Лонг-Айленда.
Секс для Нэнси был здоровым, нормально интенсивным и лишь самую малость неприятным до смерти ее дочери. Пол был внимательным, нежным, забавным. Деторождение, несравненный покой кормления грудью мальчиков, восстановление после этих периодов — все совершалось с минимумом страха и боли, а иногда с удовольствием, доходившим — особенно во время кормления — до небесной радости, потому что Нэнси чувствовала себя религиозной на деле. Ей хотелось иметь много детей, и она радовалась тому, что дела обстоят так: церковь одобряет материнство и в нем есть такое высокое наслаждение. Потом маленькая девочка умерла, и Нэнси впервые узнала, что нельзя винить только свое тело в тех страданиях, которые оно иногда тебе причиняет. Нэнси порвала с Римом в тот день, когда умерла ее крошка. Разрыв был тайным, но никто из католиков не порывает с Римом легко.
Мужчина с черным саквояжем отказался от помощи носильщиков. Кому нужна помощь с такой маленькой вещью? Что они подумали? Что у него не хватает сил нести этот маленький саквояж? Что он для этого уже не молод? Подумали, что он… не могли же они подумать, что он старик, так ведь? Если подумали, им придется изменить свое мнение. Большей частью носильщики были молодыми и выглядели довольно сильными, но мужчина глубоко вздохнул, быстро поднимаясь по пандусу и входя в большой вокзал. Он готов был держать пари, что не слабее большинства носильщиков. Он мог бы разорвать их пополам, а они сочли его стариком, хотели поднести его маленький саквояжик! Представил себе, как бы они выглядели в кандалах, как струился бы пот по их шелковистым шкурам. Шелковистые шкуры. Это хорошо. Тьфу. Ему захотелось вытошнить, выбросить из головы тела; он похлопал себя по животу, сжал пальцами ключик Фи-бета-каппа[3] и принялся вертеть цепочку вокруг пальца, но это почему-то было возвращением к плотским мыслям, а ему хотелось выбросить плотские мысли из головы. Ему хотелось думать о причастных оборотах, перифразах, негромком голосе, тангенсах и котангенсах, собрании школьного совета в будущий вторник… Ему всегда хотелось думать об этом собрании в будущий вторник.
3
Фи-бета-каппа — привилегированное общество студентов и выпускников колледжей. Ключик — значок этого общества.