Позднее в избушке появился Братка. Федор по-своему отплатил безответному Глухому, добившись договора на сбор плавникового леса для крупной экспедиции в ста километрах к югу от них. Лес в экспедицию возили за несколько сот километров из портового поселка, а здесь, по здешним масштабам, рядом, гнили на берегу штабеля плавниковых бревен. Федор как-то сразу уразумел это и сказал проезжему трактористу. Начальник экспедиции оценил идею, подписал договор и пригнал в помощь на целое лето трактор ДТ-54. За рычагами ДТ-54 сидел Братка, чукотский человек. Он приехал сюда с одним из первых советских пароходов в незабвенные времена винчестеров, шаманов и прочей экзотики и ухитрился за все это время ни разу не выехать на «материк». За это время он перепробовал все и вся – был промысловиком, торговым служащим, каюром, жил с чукчами-пастухами и, по местному выражению, окончательно «отильхял», или затундровел, то есть не был способен ни к какой другой жизни, кроме нерегламентированного северного безделья и нерегламентированной же северной работы.
Когда работа по штабелевке плавника закончилась, Братка остался в избушке. Больше сюда уже вместиться никто не мог, так как все возможное пространство было занято нарами и железной печкой.
В этой тесноте они жили втроем, наглядно опровергая все теории о полярных психозах, белом безмолвии и прочие драматические бредни. Холодная воля Оспатого Федора убивала все конфликты в самом зародыше, и маленькая избушка на морском берегу засияла гостеприимным светом на путях бродячих северных трактористов, которые проходили здесь все чаще, и даже вертолетчики не упускали случая завернуть сюда за свежей рыбой или битым весенним гусем.
Какой-то проезжий шутник-геолог окрестил это общество «республикой», и название прилипло намертво. Вблизи «республики» находилось знаменитое место для охоты на пролетного гуся, и сюда регулярно наезжало высокое начальство из района и области. Может быть, поэтому власти и смотрели сквозь пальцы на эту не предусмотренную никакими положениями братию.
Был однажды и районный прокурор. Уставшие охотники мыли ноги в ледяной воде ручья, потом долго чаевничали перед тем, как перейти к вареной гусятине и «Старке». Федор по долгу гостеприимного хозяина принимал участие в беседе, выпил и «Старки». Прокурор все присматривался к нему, потом спросил:
– Что же ты, Кокорин, себе второе заключение устраиваешь? Каждый человек на счету, самолетами ИЗ Москвы людей везем, а вы здесь как улитки, только для собственной раковины живете.
– Я здесь нервную систему лечу, – сказал Федор.
– Я, Кокорин, все понимаю. Когда ты эту свою нервную систему вылечишь, приходи ко мне. Будешь работать. Никто на тебя покоситься не посмеет, ибо ты свое отбыл.
– Были в колонии, которые пробовали покоситься, – усмехнулся Федор.
Идти к прокурору, конечно, Федор не мог. Не позволяла застарелая лагерная гордость. Но когда прошел слух, что невдалеке от них организуется рыбачья бригада, Федор после долгого раздумья сказал:
– Надо попробовать.
– Я согласен, – сказал тогда Глухой.
17
Вслед за ледяными дождичками в июле пошел снег. Снег сыпал с темного неба громадными мокрыми хлопьями безостановочно день и ночь. Среди всеобщей белизны чернильной лентой выделялся Китам.
Все в это время сидели в избушке. Дед, который начал прихварывать, засел в своем домике и даже не выходил по вечерам.
– Для тех, кто первый раз в тундре, самое время гибнуть, – сказал Братка. – Уйдут от дома в одних курточках на «молниях», а тут снег. Бывает, по метру в это время наваливает.
Все молчали, отдавая дань Браткину опыту, и только Славка Бенд в тишине нервно барабанил пальцами по подоконнику.
– Сидим, – сказал он. – Время идет. Рыба идет. Ловить надо. Сдавать.
– Мы все, Славка, сюда не за цветочками приехали, – сказал Муханов. – Чего попусту слова тратишь?
– В такое время, – убежденно продолжал Братка, – лучше всего выпить спирту, хорошо поесть и лечь спать. И наутро будет хорошая погода. Это я вам точнее радио говорю.
Все оживились, ибо идея понравилась. Братку и решили послать в поселок, как человека, знакомого с обстановкой, что при «сухом законе» небесполезно. Решили, что он получит из причитающихся денег рублей сто, купит спирту, папирос, разные там консервы побаловаться.
– Доверенность надо написать, – сказал Санька. – Не дадут одному без доверенности.
– Это в Москве у вас на каждом шагу доверенности, а меня здесь любой знает, – ответил обиженно Братка.
– Я с тобой, – вдруг сказал Федор. – Интересно мне кое-что.
– Не доверя-яешь все-таки, Оспатый? – усмехнулся Славка.
…Они вернулись через три часа. Федор кинул пустой рюкзак на пол и селена койку. Братка в сенях отряхивал снег.
– Не выгорело? – упавшим голосом спросил Муханов.
– Хуже, – ответил Федор. – Денег нет.
– То есть как нет? – недоверчиво спросил Муханов.
– А так, все наши тонны деду пошли.
– Как деду? Почему деду? – заговорил Славка.
– По документам. Амортизация лично ему принадлежащих сетей по договору. И по тому же договору гарантированная зарплата – по 300 рублей в месяц – с марта, как бригадиру-инструктору перечислена на дедов счет в районной сберкассе.
– Так, – ошалело сказал Славка. – Так.
– Все именно так. Штемпеля, печати. Большой закон-ник наш дед.
– Первый раз. За десять лет. Поверил, – сказал в тишине Славка от своего окна. – Ну, дед, держись!
– Сядь, – сказал Федор. Славка сел.
– У него, гада, там где-то взрывчатка есть, – сквозь зубы сказал Муханов. – Заложу сейчас под койку, от избы ничего не останется. Идем, Федор?
– Мелкий вор, гнида, все по закону сделал, – с горьким презрением сказал Федор, – много видал я таких и об этого ни рук, ни глаз пачкать не хочу.
Муханов вышел. Санька кинулся вслед за ним.
Перед дедовой избой лежал девственно чистый снег, Муханов пропахал его сапогами и дернул дверь так, что чуть не отскочила ручка.
Крохотное оконце в дедовой избе едва пропускало свет. Он лежал на койке, и белая его голова выделялась на фоне темной подушки.
– Дед, – сказал Муханов, – мы в правлении были. Ты что же, а, дед?
– Плохо мне, ребята, – прошелестел дед. – Совсем плохо.
– Ты про деньги скажи. Про рыбу.
– Вот здесь, – дед поцарапал слабой ручкой где-то около живота, – вот здесь совсем плохо.
– Прикидываешься, старая выжига, – сказал Муханов.
– Врача бы, врача, а, ребята?
– Лежи, дед, – беспощадно сказал Муханов. – А сети твои мы заберем.
– Неправильный ты, Коля, неправильный, – прошелестел дед. – Дерутся ведь сети, портятся, а они денег стоят. Больших денег. Я, может быть, всю жизнь собирал эти сети. И вот: новая река, сам хозяин. Последний раз хотел половить на новой реке, и все. Дом у меня хороший… Врача бы…
– Ладно, – сказал Муханов. – Очнешься, поговорим. А сети твои – прощай…
Два дня дед лежал в своей избушке, и только Муханов упомянул о нем:
– Прикидывается, сволочь, на жалость.
На третий день дед выполз на порог и спросил:
– Ребята, вы звери, что ли? Помираю.
– Толька, иди в поселок, вызывай вертолет, – сказал Федор.
Толик кинулся в избушку и выскочил оттуда с двустволкой.
– Оставь ружье, – рявкнул Федор, и Толик, прислонив дробовик к завалинке, как пришпоренный, рванул по кочкам.