Поперек пади вбили два ряда крепких кольев и оплели каждый ряд прутьями тальника. Студеная горная вода сердито бурлила и прорывалась множеством светлых струек сквозь эту преграду. Но вот промежуток между двумя стенками забросали охапками веток. Потом замелькали лопаты и со всех сторон полетели густые комья глины и песка. На поверхность мутной воды всплывали бесчисленные шипучие пузырьки.
Общая веселая работа еще больше сближала студентов. Старый директор не отставал от молодежи. Он и Булочкин, которого Александр Петрович выбрал себе в напарники за его высокий рост, подносили глину в старой парусине и, разом вытряхнув ее, бежали за новым грузом. Между кольями постепенно вырастал плотный и широкий земляной вал.
Все сильнее напирает поток, вода поднимается все выше, но перевалить через преграду ей не удается, и она отдельными бесшумными светлыми змейками выползает с обеих сторон плотины. Змейки сливаются, образуют ручейки, и, наконец, две широкие светлые полосы катятся вниз, заливая покосы и огороды.
Мощное «ура» проносится над таежным лесом и замирает где-то за горами. Летят вверх шапки, рукавицы.
Пылкого Булочкина давно уже подмывало пуститься в пляс, давно топтался он на месте, подергивая худыми плечами. Да и студенты расступились, захлопали в ладоши, подзадоривая Булочкина. Директор, конечно, догадался, что он один помеха бурному проявлению веселья. Он погладил свои мягкие усы, сдвинул на лоб очки и, хитро улыбаясь, сказал:
— Давайте, давайте, товарищ Булочкин! Талант ведь зря пропадает, понимаете!
Как топнет Булочкин тяжелыми, грязными сапогами по мокрой земле да как пуститься в пляс! Теперь уже ничто не могло остановить его! Он все приближался к крутой пади, почти вровень с краями которой лежала поднятая плотиной вода. Со смехом подбегали к нему ребята, брали его за руки и отводили подальше. А ему обязательно надо было плясать у самой воды. Ведь это танец победы над укрощенной водной стихией! И вдруг, поскользнувшись, Булочкин с криком шлепнулся в воду. Всеми пальцами он судорожно ухватился за мокрую податливую землю. С шумом и смехом вытащили ребята из воды неосторожного плясуна.
Рассеивая вокруг себя брызги, Булочкин побежал к костру. Он быстро стащил сапоги и засуетился у огня.
— Александр Петрович, вообще я, как таковой, ведь плохо танцую, правда? Но вот не могу… Хочется танцевать — и только… — И, приложив руку к груди, Булочкин почтительно поклонился подошедшему с охапкой хвороста директору.
— Ах, хочется? Ну и прекрасно, замечательно! Научитесь!
— Нет, я больше не буду.
— Что не будете? — удивился директор.
— Танцевать. Вообще плохо ведь это. Вот и в воду упал…
— Ах, упали? Ну и прекрасно, замечательно!
Ребята смеялись. А они, старый и молодой, директор и студент, русский и якут, оба высокие и худые, оживленно разговаривали.
— Ну и прекрасно, замечательно! — воскликнул вдруг кто-то из студентов.
И добрый, любимый старый друг шутя погрозил пальцем: понимаю, мол, меня передразниваешь!..
А молодые березки у подножья гор весело перешептывались. Над полями поднимался бодрящий запах пробуждающейся земли…
Как прекрасна жизнь! Как прекрасна молодость! Как прекрасно жить среди друзей!
— Пойдем, Никитушка, во-он туда! Я буду рисовать во-он ту березу, а ты почитаешь или попишешь чего-нибудь, — сказал Проня, когда студенты шумной гурьбой возвращались в город.
— Давай! — согласился Никита и улыбнулся, открывая два ряда крепких зубов, за которые девушки шутливо называли его ходячей рекламой зубного порошка.
Они побежали к раскидистой березе, стоящей на пригорке, облитом косыми лучами вечернего солнца. С густых ветвей березы брызнула стая маленьких серых птичек. Озорницы! Взлетели так внезапно, шаркнув крылышками, будто и в самом деле смертельно испугались людей. А сами рассеялись мелкими шишечками на соседние деревца и подняли такой неугомонный щебет, словно перезванивались в мельчайшие серебряные колокольчики. Раскидистая береза стояла на пригорке, немного впереди толпящихся за ней молоденьких гибких березок, будто пожилая, степенная мать перед смешливыми дочками.
Никита бросился на разостланное пальто, быстро раскрыл книгу на той странице, где был заложен обрывок газеты, и начал читать. А Проня с раскрытым альбомом тихо бродил вокруг березы, часто останавливался, старательно присматриваясь к ее будто заботливо расчесанной кудрявой макушке. Никита уже не замечал его, он весь ушел в чтение.