— Никитушка!.. — тихо позвал его Данилов.
Не поднимая головы, Никита механически отозвался каким-то неопределенным, коротким мычанием…
«…Послышался залп, провизжали пустые и во что-то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов скакали вслед за Петей в ворота дома. Французы, в колеблющемся густом дыме, одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того, чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свете костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю… Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову…
— Убит?! — вскрикнул Денисов…»
— Убит! — откликнулся Никита по-якутски.
— Никитушка!
— А-а… — отозвался он, не совсем еще понимая, кто его зовет.
Солнце уже заходило. Проня подсел к Никите и протянул ему раскрытый альбом. Никита вгляделся в рисунок, перевернул было зачем-то страницу, несколько раз перевел глаза с рисунка на стоявшую невдалеке березу, тихо перебиравшую густыми зелеными листочками.
— Хороша… Только… только она у тебя будто весь мир собой заслонила. Видишь! — И Никита вскочил и, касаясь ладонью листьев, обежал вокруг дерева. — Видишь, сколько за ней простора, так и хочется бежать от этой березы к другой, все дальше и все быстрее… — И вдруг он смутился: он впервые поучал старшего друга. — Ну что ж, пойдем…
— Погоди… Какой я художник… Да и не в этом дело… — Проня потянул Никиту за рукав, усадил его, немного помолчал, потом начал: — Никитушка, я совсем о другом хотел с тобой поговорить.
— О чем? — удивился Никита.
— Погоди… — Данилов задумчиво постучал пальцами по закрытому альбому, медленно положил руку Никите на плечо и, глядя ему в лицо, тихо сказал: — Товарищ Ляглярин! А не пора ли тебе в партию?
— Да, я подумаю… — так же тихо ответил Никита.
— Что? — резко отстранился от него Данилов. — Ты подумаешь? Ты еще подумаешь!..
— А как же не подумавши…
Но Данилов уже был в том состоянии, когда всякие объяснения бесполезны.
— Молчи! — отрезал он свирепо и почему-то вырвал из рук Никиты книгу. — Об этом подумает партия, а не ты!
Он кинул книгу обратно Никите на колени и пошел не оглядываясь.
Некоторое время Никита брел за Даниловым, потом догнал его.
— Удивил ты меня… — огорченно проговорил Данилов, глядя куда-то в сторону…
Через полчаса они мирно шагали по узкой просеке и говорили о том, что, хорошо подготовившись за лето, Никита к октябрьским торжествам непременно подаст заявление в партию. Данилов будет его рекомендовать.
НА ШИРОКУЮ ДОРОГУ
Редактор газеты Михаил Ковров, невысокий, широкоплечий юноша с миндалевидными глазами, каждый раз встречал Никиту радостным восклицанием:
— Ба! Да ты уже пришел!
— Пришел!
И парни пожимали друг другу руки, точно давно не виделись. Немного поговорив, они принимались за дело. Ковров, согнувшись над столом, писал своим убористым почерком. Он так усердствовал, что у него даже уши шевелились, и очень походил в это время на пьющего из проруби молодого бычка…
Ковров считался счастливейшим комсомольцем в Якутии: он был участником третьего съезда комсомола, где выступал Владимир Ильич Ленин. А недавно он вернулся с восьмого съезда комсомола.
Днем Ковров работал в обкоме комсомола, где он заведовал агитпропом. Ляглярин учился. Встречались они вечером. Это и был весь состав их редакции. Автору хорошей статьи вместо гонорара посылался номер газеты с его статьей и записка с сердечной благодарностью и просьбой писать еще.
Количество корреспондентов газеты все увеличивалось, все чаще на литературной странице появлялись первые произведения начинающих советских писателей.
Там было напечатано и несколько коротеньких рассказов Никиты Ляглярина о гражданской войне и о первых сельских комсомольцах.
Вместе работали они часа два, потом Ковров уходил домой, и Никита оставался один. Тишина. Работай, пой, готовь уроки, читай.
Но нередко бывало и так, что они, разговорившись, засиживались до поздней ночи. Ковров не спеша рассказывал, как он видел и слышал товарища Ленина, рассказывал про красную Москву.
— Буду ли я когда-нибудь в Москве! — тихо вздыхал Никита.