Вот и все. Читателю предоставлена возможность самому довообразить, догадаться, какой бездонной глубины материнские и сыновние чувства сокрыты в этих скупых строчках.
Столь же своеобразно, с совершенно неожиданным поворотом написана сцена расставания мальчиков с бабкой Дарьей. Никитка крепко обнял бабку и упал головою на стол, не позволяя себе заплакать. А маленький Алексей, брат Никитки, вдруг увернулся от объятий Дарьи,
«схватил обугленную на конце палку, служившую кочергой. Закусив нижнюю губу и зажмурив глаза, он высоко занес ее над головой старухи. В ужасе подбежала Федосья и едва вырвала палку из цепких рук мальчика.
— Что с тобой? Ты ведь так любил бабушку, а сейчас хочешь убить ее! — ужасалась мать.
— Пу-усть умрет! Все равно уходит от нас! — вскрикнул Алексей и… разразился отчаянными рыданьями.
Только бабка Дарья поняла безобразный этот поступок, которому, казалось, нет объяснения.
— Да разве можно сильнее любить! — прошептала взволнованная сказочница. — Ведь это сила любви в нем бушует! Ох, дорогое же я, оказывается, создание…»
А вот еще один, последний и, может быть, самый выразительный пример — трагическая история любви юной Майыс и Дмитрия Эрдэлира. Автор не отводит этой истории много места и отдельных глав, однако ж, неизменно к ней возвращаясь, рисует ее скупыми, но необычайно точными мазками.
Майыс — приемыш в семье богачей Веселовых. Хозяева считают себя вправе распорядиться ее судьбой. Девушка полюбила бедняка Дмитрия Эрдэлира и решилась соединить с ним свою жизнь. Им уже ведомо, что не сбудется, не может сбыться это счастье. Но все равно:
«…Вот идут они, держась за руки, позабыв все законы земные и божеские, не загадывая на будущее, вольные и сильные, преисполненные своим сегодняшним счастьем…»
Читатель расстается с Майыс и Эрдэлиром, пока после долгого перерыва не предстанет перед ним горькая сцена «сватовства». Хозяева коротко сообщают девушке: «Приезжал старец Василий, просил тебя». Восьмидесятилетний Василий Боллорутта, скупец, дважды овдовевший, — вот кто «суженый» Майыс. Мы, читатели, с горестью видим, как в брачную ночь «молодая» до рассвета сидит, молча вороша палочкой угли в камельке, потом, сломав палочку, уходит за занавеску к пьяному мужу.
И опять расстаемся мы с Майыс, а потом она появляется в ином, невыносимо печальном обличье, — молчаливость ее превратилась почти что в немоту.
«Волненья и скорби мира, городские новости, война между царями, наслежные сборы, скандальные дела, чужая тайная любовь — все проходило мимо нее, ничто ее не трогало. Вся она была будто смутное отражение в глубокой, темной воде… Незаметно было, чтобы она что-нибудь или кого-нибудь любила или ненавидела, соглашалась с чем-нибудь или оспаривала…»
Старик еще пытается слепить семью хотя бы только для виду, Майыс же, послушная, но как бы немая, живет словно во сне.
«— Та рысь прошла на север, — произносит старик после долгого и, конечно, молчаливого чаепития.
— А та лиса? — безучастно откликается Майыс, и однако же в голосе ее слышится явная насмешка».
Видимость семейного мира существовала в доме Василия Боллорутты до неожиданного появления Дмитрия Эрдэлира, заехавшего за школьником Никиткой.
«…Некоторое время они стояли, глядя друг на друга и не произнося ни слова… Сверкнувшие карие глаза Майыс тут же приняли холодное, безразличное выражение…»
Она глухо произнесла обычную, при встрече якутов, фразу:
«— Что нового, рассказывай.
— Н-нет, — с трудом выдавил Дмитрий, — рассказывай ты…
На этом закончился разговор, и Майыс бесшумно ушла в хотон».
На первый взгляд кажется: ничего не случилось, все уже перегорело. Но это не так: огонь вырвался наружу, и прежде всех понял и увидел тот огонь старец Василий.
«— Кто приходил-уходил? — вкрадчиво спрашивает он.
— Сам, наверно, видел, кто, — тихо, но твердо отвечает Майыс».
И дорого же заплатила она за свою твердость: муж избил ее так, что у нее горлом пошла кровь… В ответ, однако, он получил все то же глухое молчание, в котором — он теперь это знал — таится непогасшее пламя.
Еще дважды мы видим Майыс: думая, что Эрдэлира возьмут на войну, она смело подходит к нему и на глазах у всех горячо целует его на прощание. А позднее, в годы гражданской войны и партизанских битв, навечно прощается со своим любимым, безутешно плача на его могиле.