Федосья принесла бутылку и отдала Афанасу.
— Ну, пошли отсюда поскорей! — заспешили гости и, толкая друг друга, двинулись к выходу.
Ворвался со двора морозный туман, глухо хлопнула дверь за гостями, а страшный русский остался в юрте. Постояв неподвижно несколько мгновений, он стал медленно поднимать руку, но, коснувшись пальцами потолка, быстро отдернул ее, будто обжегся. Показав на покрытого чесоткой Никитку, фельдшер грустно проговорил, странно произнося якутские слова:
— Мыть надо! Я мыло дам.
— Нам мыло не надо, — покачала Федосья годовой, — нам хлеба надо, чаю надо, мы — бедняки.
Русский сморщился, будто собирался чихнуть, и, причмокнув губами, вышел за дверь. Пока не затих вдали скрип полозьев, все молчали. Потом Федот встал, поправил горящие поленья и, обращаясь куда-то в запечную темноту, сказал:
— Заплатит ли этот русский? — Он постоял, все так же глядя в темноту, и вдруг оживился: — А глаза-то у него синие-синие… У, черт!..
Слова Федота нарушили молчание. Все задвигались, заговорили.
— Ведь Михаил заставил отдать. Неужто случится беда такая? — встревожилась Федосья.
— А откуда Михаил-то знает, что ты спирт берегла? — спросил из темного угла голос Дарьи.
— А как же! Ведь он и привез мне бутылку из города.
— Э-э…
— Нет, ничего тебе этот русский не заплатит, — решительно заявил Федот. — Выпьет и забудет. Если б думал платить, взял бы в лавке у Сыгаевой, там хватило бы и для него.
— Да, удивительно, — задумалась и Дарья. — И лавка близко от него, а тут высмотрел единственную бутылку, которую бедная Федосья припасла на случай, если вдруг заглянет староста, либо отец Василий, либо сама Пелагея Сыгаева. Беда, как не заплатит.
В Эргиттэ, недалеко от Кымнайы, жена старосты, десятипудовая подслеповатая старуха Пелагея, держала лавку. И действительно, загадочным казалось, что фельдшер поехал за семь верст, чтобы выпросить единственную бутылку у бедной женщины, когда мог бы достать сколько угодно спирта у себя в Кымнайы.
— Не заплатит тебе русский. Пропало, Федосья, твое добро! — уверенно заявил Федот.
— Заплатит! — вдруг возразил Дмитрий с не меньшей уверенностью.
— Попроси у него — выгонит вон.
— Не выгонит!
— Уж не ты ли потребуешь у него?
— И потребую, коли так.
— Ох, не ссорьтесь вы! — попросила мать.
Каждый стал высказывать свои соображения — заплатит русский Федосье или нет. Но, так и не придя к единому мнению, сообща решили, что Дмитрию, как самому смелому и ловкому, следует завтра же с утра пойти к фельдшеру и просить деньги.
Все стали перечислять особые приметы должника, будто он сегодня же ночью собирался удрать или будто в аптеке работали тысячи русских. Молчал да посмеивался только один Дмитрий, которому завтра предстояло доказать свою храбрость на деле.
Никитку давно подмывало сообщить матери услышанную от гостей новость: оказывается, за каждый день жизни в их юрте прощаются все грехи человека за целый год. Наконец, улучив удобный момент, он кинулся к матери и, потершись лбом об ее подол, начал:
— Мам, а мам! Ведь у нас хорошая юрта?
— Какая ни есть, а живем, сынок.
— Эти люди сказывали, что в ней грехи прощаются. Хорошая, значит?
— Это не в похвалу они сказали, детка, — перебила старуха Дарья. — А то бы в плохих юртах как раз богачи бы и жили, ведь за ними-то грехи страшные водятся…
Никитка долго размышлял над словами старухи. Значит, богачи грешны. Вот почему, оказывается, к их богатым соседям Веселовым так часто наезжает поп!
На другой день Дмитрий принес от русского деньги — полную цену за спирт, да еще муки, сахару, полкирпича чаю, черное мыло, какую-то желтую, со скверным запахом мазь от чесотки и бублик.
— Вот вымыть Никиту этим мылом чисто-начисто да как следует намазать этой мазью — через неделю у него чесотку сдерет, как кору с дерева, — сказал Дмитрий Федосье с такой уверенностью, что можно было подумать, будто он всю жизнь «сдирал» с людей чесотку. — А фельдшер, правда, для аптеки брал спирт. Он, видишь ли, сударский[1], а потому ничего не хочет покупать у Сыгаевых, не любит он богачей.
Никитка, разломив бублик на кусочки, одарил всех обитателей юрты.
— Зимою белой все белеет, а летом черным все чернеет. Рыбы имеют цвет воды, на зверях и на птицах — все узоры и краски растений. А вот люди похожи на их пищу. Русские всю жизнь едят белую муку — и смотрите, какие они все белые да румяные!.. — рассуждала старуха, держа в сложенных щепоткой пальцах кусочек бублика.