В «Эмме» фразы не пытаются ничего доказать. Они никуда не спешат, несут с собой причастия, готовые остановить течение рассказа и вылиться в короткое отступление. Добавить ироничное замечание общего характера, в то время как сам поток остается прозрачным и спокойным. Из книг, которые я знаю, эта больше всего похожа на ручей (в Зачарованном Лесу, разумеется).
Мама была не из тех, кто стал бы полвека искать отдохновения в журчащем ручейке. Под всеми этими видимыми слоями скрывается книга вовсе не такая уж невинная. Из вставок, кратких описаний, комментариев длиной в полпредложения вырисовывается образ самой Джейн Остин. И в сравнении с ней Набоков может показаться эдаким безмятежным рубахой-парнем. Корешем, который с удовольствием хлопнул бы с нами пару-тройку баночек пива на лоне природы.
Почему нас смущает, что кто-то использует слово «этнический» вместо «народный»? Что плохого в том, что, забрасывая знакомых фотографиями из отпуска, кто-то сообщает: «Афины – сердце Греции», а немного поразмыслив (см. красноречивую «историю исправлений»), меняет «Грецию» на «Элладу»? Имеем ли мы право осуждать людей за уменьшительно-ласкательные прозвища, которыми они наделяют своих близких? Неужели так страшно, что кто-то использует выражение «тот неловкий момент»? Что анонсирует спортивные успехи своих чад словом «умничка», а под фото «райского уголка» пишет «завидки берут»? Действительно ли фразы «садимся с семьей за вечернюю трапезу» достаточно, чтобы навсегда вычеркнуть кого-то из друзей?
Роман Джейн Остин – регистрация языковой аллергии. Нервного зуда, вызванного некоторыми фразами, формулировками и манерами.
Глава девятнадцатая. Эмма в гостях у мисс Бейтс и ее матери – в небольшом домике, где обе женщины занимают «очень скромную по размеру квартирку» на «гостином этаже». О старушке мы узнаем, что она «опрятна». Дочь – деятельная и разговорчивая, взрывается монологом на четыре страницы. Скучный, хаотичный, густой от повторов, нашпигованный нарочито вежливыми оборотами, подобострастный и чванливый, пестрящий многоточиями, режущий глаз скобками, полный разнообразных
– «частенько говаривает»,
– «должна поведать»,
– «я не видела, чтобы кто-то так удивлялся».
Основное содержание этого словесного потока составляли похвалы в адрес племянницы, некой Джейн Ферфакс, а также подробнейший отчет о ее занятиях и планах. Уже на второй странице нас начинает тошнить от этой героини, и мы пылаем к ней искренней ненавистью. Замученная Эмма слушает внимательно («собрав в кулак всю свою волю»), как вдруг «в мозгу ее зарождается остроумное и занимательное предположение», касающееся «мисс Ферфакс и обаятельного мистера Диксона».
Похоже, Эмма считает, что Джейн завела роман со своим женатым покровителем. Надежда, что скромная молодая девушка сошла с пути добродетели, не покинет Эмму все следующие двести страниц. «Эта вежливая, чинная, совершенная Джейн Ферфакс так очевидно лелеет в душе вполне предосудительное чувство!» – обрадуется она в двадцать восьмой главе.
Главную героиню могли обуревать честолюбие, эгоизм, зависть, но почему же читатель разделяет эти чувства? Почему?!
Тем временем сюжет совершает неожиданный поворот. Начало двадцатой главы посвящено Джейн Ферфакс, которая по-прежнему остается внесценическим персонажем. Рассказчик сообщает, что она «была сиротой», а затем преподносит печальную и достойную сочувствия историю этого – трудно не согласиться – «милого, интересного создания».
Это игра. Ты все еще солидарен с Эммой, читатель? Разделяешь ее неприязнь к «тихой опрятной старушке» – миссис Бейтс? Тебе все еще хочется запустить чем-нибудь в ее добродетельную головку? А порядочная, настрадавшаяся в жизни сирота, свет очей своей тетушки, она-то чем провинилась?
Так как? Ты можешь спасти Эмму от порицания. Можешь разделить ее неприязнь или равнодушно пожать плечами. Спросить: «В чем дело? Ведь это такие милые существа».
Браво! Вперед! Ткни Эмму багром и утопи в смоле. Так писательница совершила классический материнский гамбит и сама нас спровоцировала – дословно воспроизвела речь мисс Бейтс, причем сделала это с таким ехидством, на которое, пожалуй, способны только журналисты, расшифровывающие записи политического междусобойчика.