Она не отвечает — это не имеет смысла. Его разум отравлен морфием и ощущением исключительности собственного ума, и Виктор никак не может заметить происходящее у него под носом. Так уверен в собственной гениальности, что считает, будто почует подвох за милю, при этом не замечая его ни на чердаке, ни на лестничной площадке, ни в собственной кровати; возможно, ему стоит отложить телескоп и заменить его очками?..
— Я исследую магнетизм, — говорит Виктор. — Отношения притяжения и отталкивания между объектами, возникающие в результате перераспределения электрических зарядов. В Древней Индии хирурги использовали магниты в своих практиках; некоторые из их теорий применимы и в наши дни.
— Так ты создал меня? — спрашивает она.
Он вздрагивает, в первый раз поднимая взгляд от своей книги.
— Что?
— Так ты помог мне? — исправляется она.
Это беспокойство мелькнуло в его глазах? Она винит себя в недостатке тонкости. Его пальцы скользят между страницами книги, будто Виктор собирается её закрыть.
— Это просто… всё кажется мне таким странным, — произносит она, хлопая ресницами, как делала прежде, в другой стране, в другой жизни. — Почти как магия.
Виктор хмыкает, напряжение уходит его из его мышц, челюсти и плечи расслабляются.
— Никакой магии, — говорит он. — Просто наука.
Он протягивает подрагивающую руку (всего лишь лёгкий тремор, обычно возникающий через несколько часов после последней дозы) и гладит её плечо; костяшки его пальцев кажутся острыми через тонкий хлопок её блузы. Она едва сдерживается, чтобы не отшатнуться от прикосновения.
— Законы, по которым два тела влечёт друг к другу, тоже являются разновидностью гравитации, — он почти шепчет. — Вот и всё, — он вновь смотрит ей в глаза. — Ты понимаешь?
Она смотрит на них через улицу, наблюдает за тем, как они изучают лоток торговца безделушками. Она почти удивлена, что они её не замечают — скорее даже что он не чует её, — но, опять-таки, предполагает, что смерть сделала многое: излечила чахотку, убрала акцент, изменила её всю на глобальном уровне. Она даже не уверена, сколь много от неё прежней теперь осталось.
Но по крайней мере её малая часть ещё живёт в сердце мужчины по ту сторону улицы.
Итан улыбается женщине, которую держит за руку, женщине, которую они встретили в театре той ночью. Ванесса — так, кажется, её зовут. Сейчас в её взгляде нет жалости, нет покровительственной улыбки на её губах — не в этот раз, когда рядом нет бедной умирающей бродяжки, которую Ванесса могла бы судить, однако то выражение отпечаталось в памяти шрамом.
Непостижимо, чтобы Итана привлекла такая женщина. Непростительно. Она думает, «достаточно хороша» ли Ванесса, если сравнивать то, что у них в головах.
И вместе с тем на Ванессу вовсе не неприятно смотреть. Её красота холодная, но всё равно красота: волосы тёмные, как эбонит, кожа белоснежная, а губы кроваво-алые. Ванесса — словно бы персонаж готической сказки, вызванный к жизни, с мрачными тенями в глазах. Но нет в этой женщине ничего, что могло бы заставить Итана смеяться над её словами, или шептать ей на ухо, или касаться своими пальцами её.
На другой стороне улицы её собственные пальцы сжимаются в кулак; её рука пуста. Она потеряла так много, и вот Итан отдаёт её последние сокровища другой, а ведь часть его по праву принадлежит ей. Неужели ничто её не в безопасности?..
Гнев заставляет сойти с тротуара; ярость толкает пересечь улицу. Сердце стучит в ушах, и шум этот заглушает суматошную лондонскую толпу. Она ещё не знает, что будет делать, но уверена, что будет кровава.
Ничто не может остановить её… кроме звучания единственного слова.
— Брона, — слышит она голос Итана через шум крови в ушах.
Она замедляет шаги, и останавливается, и сердце пропускает удар. Неужели её заметили?
Итан наклоняется к лотку торговца и извлекает что-то золотое — это небольшая фигурка, когда-то ярко расцвеченная, теперь потускневшая от времени и использования. Фигура изображает человека с нимбом над головой и посохом в одной руке.
— Что вы говорите? — переспрашивает Ванесса своим невозможно идеальным голосом.
Итан качает головой и поворачивается к торговцу.
— Кто это? — спрашивает он.
Старик щурится на фигурку через очки в проволочной оправе.
— Это святой Иуда, сэр, — объясняет он. — Верный последователь и друг Иисуса, покровитель безнадёжных и отчаявшихся. Я могу красиво вам его завернуть всего за пенни.
— Будьте любезны, — говорит Итан. Он передаёт продавцу статуэтку и несколько монет — намного больше, чем продавец запросил. Старик благодарно ему усмехается.