У них были возможности и достаточно места, чтобы обеспечить Эмилию семьей, но я нервничала, собираясь просить их об этом. Труда была на восемь лет старше меня, и мы не были слишком близки.
Альтернативы просто не существовало, как бы я ни ломала голову, поэтому я с плачущей Эмилией на буксире прошла несколько кварталов от площади до дома Труды. Мы свернули на красивую, не очень широкую мощеную улочку, обсаженную каштанами, усыпанными зрелыми сладкими плодами. Этот район был застроен двухэтажными домами, а вдоль всего тротуара были разбиты цветочные клумбы. У многих обитателей этой улицы были машины – в ту пору это было в диковинку. И это была самая первая улица в городе, где появилось электричество. Возможно, с такими большими домами и такой маленькой проезжей частью эта улица могла бы показаться тесной, если бы в конце не переходила в огромный парк – настоящий рай с мягкой зеленой травой и еще большим количеством каштанов, пространство, в центре которого находился огромный квадратный пруд, где летом плавали утки и играли дети.
Мне казалось, что сестра скоро вернется с городской площади, но время шло, и я уже начала беспокоиться, что она все-таки отправилась к родителям. Мы с Эмилией сидели на ступеньках и смотрели, как толпа заполняет здание через дорогу. И тут я поняла, почему на площади Труда и Матеуш стояли рядом с женой мэра – они были соседями. Моя сестра наверняка сейчас там, утешает скорбящую вдову и ее многочисленных детей. Я не осмелилась туда пойти – так что все, что я могла сделать, это сидеть рядом с Эмилией и ждать. Девочка без конца плакала, и иногда ее трясло так сильно, что мне приходилось прижимать ее к груди, чтобы успокоить.
– Будь мужественной, Эмилия, – проговорила я сначала, потому что знала, что именно так сказали бы мама или Труда, окажись они на моем месте, однако эти слова показались мне жестокими. Поэтому я больше ничего не стала говорить и просто плакала вместе с ней, пока рукава моего платья не промокли от наших слез.
Когда Труда наконец появилась на тротуаре, она встала как вкопанная, увидев представшее перед ней зрелище. Я глубоко вздохнула и приготовилась выпалить заранее заготовленную речь, которая должна была убедить сестру. Но Труда стремительно направилась к крыльцу. Теперь ее шаги были быстрее, подбородок – высоко поднят, взгляд решителен. На миг я испугалась, что она собирается нас прогнать, особенно в тот момент, когда она обошла нас и открыла входную дверь. Но Труда остановилась на пороге и мягко произнесла:
– Ну что, пойдем, малышка? Нужно приготовить тебе постель.
– Вы возьмете ее к себе? – удивилась я.
– Конечно, мы возьмем ее, – сухо отозвалась Труда. – Эмилия теперь наша дочь. Правда, Матеуш?
Тот просто наклонился, подхватил Эмилию на руки и стал укачивать, словно младенца, точно так же, как в тот день, когда привел ее из города. Она была слишком взрослой и слишком большой, чтобы ее можно было носить таким образом, но все равно уютно устроилась в его больших руках.
– Тебе нужно, чтобы я проводил тебя домой, Алина? – спросил Матеуш. – Я могу, но тебе придется подождать, пока мы уложим Эмилию. Или ты можешь уйти сейчас и будешь дома до темноты.
Эмилия прижалась лицом к плечу Матеуша и обняла его за шею, и внезапно я почувствовала себя незваным гостем в этой совершенно новой семье, которую я каким-то образом помогла создать. Я покачала головой и еще раз посмотрела на сестру.
– Спасибо, – прошептала я. Меня переполняли благодарность и облегчение. Рыдания сорвались с моих губ, и я лишь повторила: – Спасибо вам!
Труда, как обычно, была смущена моим открытым проявлением эмоций. Она нетерпеливо отмахнулась от моей благодарности, но ее глаза жадно впитывали эту картину – Эмилия в объятиях ее мужа.
– Иди домой, – тихо произнесла Труда. – И пожалуйста, Алина, будь осторожна. Надеюсь, я в последний раз вижу, как ты бродишь по городу в одиночку. Это теперь совершенно небезопасно.
Я бежала всю дорогу, вверх по тропинке, через лес к холму и вниз, к дому. К тому времени, когда я добежала, уже сгущались сумерки, и я была совершенно измучена. Мои братья загоняли животных в сарай, и мы обменялись взглядами, когда я вошла в ворота. Глаза Филипе были красными, как будто он плакал весь день.
Когда я распахнула входную дверь, обнаружила, что мама и папа стоят у обеденного стола, их руки сцеплены под ним, будто они его сдвигали. В этом не было никакого смысла – наша мебель всегда стояла на одном и том же месте, сколько я себя помню. Я встряхнула головой, как будто у меня была галлюцинация: еще одно бессмысленное событие за день, который был кошмарно сюрреалистичным, но образ не исчез.