Неждана впервые напомнила ему, что и у него когда-то была своя семья. Отец, мать, сестра. О гибели отца ему сказал Рюрик, но о матери никто никогда не говорил. А Неждана рассказала так, будто видела все сама. И страшные боли в животе, и рвоту, и пену на синих губах — даже странно огромные зрачки. И он вдруг увидел свой собственный детский ужас со стороны, увидел и понял: песьи вишни. Теперь-то, обученный Рюриком, он знал, что случилось тогда, но откуда об этом узнала Неждана? Откуда?
Звон доспехов отвлек его от воспоминаний, он вскочил с ложа. Распахнулась дверь, и вошел конунг Олег в полном боевом снаряжении с мечом у пояса, но без шлема: русый чуб подрагивал на тщательно выбритой голове.
— Как первый день лечения?
— Ты ведь не доверишь мою десницу плохому знахарю, конунг.
Олег улыбнулся, и вновь Сигурд поймал в его серо-голубых глазах отблеск горделивой нежности.
— Я исполняю просьбу Рюрика: иду со стражей, а не с дружиной. Выпьем за мое возвращение, Сигурд. Если ты в нем уверен.
Он сел к столу, и тотчас же гридни внесли наполненные кубки и берестяной свиток. Олег жестом приказал им удалиться, и, пока они пятились к дверям, Сигурд занял место напротив конунга. Олег взял свиток, повертел его в руках, поднял голову, в упор глядя на Сигурда.
— От моего возвращения зависит жизнь княжича Игоря, Сигурд. Ни ты, ни кто иной не знают туда дороги.
— Ты вернешься целым и невредимым, конунг.
Олег протянул вываренную в золе бересту через стол:
— Напиши Рюрику, где я спрятал его змееныша.
— Я знаю только глаголицу.
— Которой тебя обучил Рюрик?
Сигурд молча достал нож, концом его старательно вырезал несколько слов, протянул свиток Олегу.
— «Конунг и князь твой сын и мой повелитель княжич Игорь спрятан на острове путь через болота знает только конунг Олег охрана надежна Сигурд», — вслух прочитал Олег. — Лишних слов ты не тратишь, но каждое бьет, куда надо. Кто провел тебя к Игорю? Рюриковы берсерки?
— Да.
— Где их зимовье?
Сигурд молчал. Олег улыбнулся:
— Между нами не должно быть тайн, Сигурд. Между нами — жизнь Игоря.
— На Ловати, — неохотно, приглушенным голосом сказал Сигурд и опустил голову. — Ты прикажешь убить их, но ведь они — люди Рюрика.
— Теперь я — твой конунг. А что решает конунг, не тебе знать, даже если ты и первый среди моих бояр. — Олег сказал это весомо и строго, но тут же улыбнулся и поднял кубок. — Пожелай мне, боярин, доброй дороги в берлогу матерого зверя.
— Доброй дороги и счастливого возвращения, конунг Олег.
С глухим звоном столкнулись тяжелые кубки, до краев наполненные густым вином. Оба осушили их до дна, как того требовал обычай русов, и согласно опустили на стол.
— Позволь спросить тебя, конунг. Мне известно, что мой отец Трувор Белоголовый и тридцать шесть его воев пали в битве. А что известно тебе об этой битве?
— О битве знает только тот, кто в ней участвовал.
— Но князь Рюрик говорил, что погибли все. Отец и тридцать шесть дружинников.
— А вдруг тридцать пять, а не тридцать шесть? Вдруг Рюрик просчитался?
Не дав Сигурду опомниться, Олег взял берестяной свиток и быстро вышел из покоев.
Мысль, что он где-то просчитался, что сам угодил в сети, которые готовил другим, не давала Рюрику ни сна, ни покоя. Теперь вечерами он пил полный кубок волшебного напитка берсерков, чтобы уснуть и забыться, но засыпал только к утру, тяжелым сном спал до сумерек и просыпался с ломотой во всем теле и внезапными судорогами, от которых корчило и подбрасывало на ложе. Заставлял себя пить молоко, чтобы поскорее вывести отраву, а к ночи снова тянулся к полному кубку, хотя понимал, что пора остановиться, пока еще есть силы и воля, пока он осознает, чем грозит ему это питье. Но был уверен, что остановится, что отмучается два-три дня, что станет прежним, не утратив хитрости и прозорливости, когда это понадобится. А понадобится — к приезду Олега, о котором его загодя известят.
Сеть легко порвать, когда видишь ее узлы и нити, а он только ощущал ее, но не видел ни в тяжком полусне, ни в муторной полуяви. В молодые годы он обладал звериным чувством опасности: легко уходил от удара меча, вовремя разил сам, слышал полет стрелы задолго до ее прилета и всегда успевал упасть на землю. А теперь все становилось неосязаемым, он не улавливал ни, концов, ни начал, путал следствия и причины и бессильно и яростно трясся изнутри, трясся и дрожал и не мог унять эту дрожь. Запоздавшее осознание того, что он навсегда потерял Сигурда, что отдал в заложники русам единственного сына, наследника, последнюю свою надежду, мешало ему понять что-то очень важное, что-то решающее. Это рождало в нем яростное берсеркское неистовство, мешающее разглядеть друзей и толкающее искать врагов. И по ночам он просеивал сквозь сито ненависти этих врагов, пока не утвердился в мысли, что враг, самый главный его враг — Олег. Конунг русов. Заставить, любыми пытками заставить Олега вернуть Игоря и Сигурда, а уж потом решать все заново. Нет, не убивать, ни в коем случае не убивать: сломать. Сломать волю, подчинить себе и уж тогда… Только бы Клест не перестарался, как с той русинкой… или все-таки славянкой Забавой?… Уж который раз снится ему пыточная клеть, а он, Рюрик, конунг и князь, так и не может понять, кого же все-таки затерзал его полубезумный кат.
«Не греться тебе у костров Вальхаллы», — прохрипела тогда на древнегерманском женщина, распятая на засаленных канатах. Зловещее, страшное пророчество. Оно подспудно жило в нем, просыпаясь в его снах, смущая душу, взывая к памяти. Но брошенный к ногам ржавый обломок его собственного меча перечеркнул сам смысл его жизни, толкнул на ошибочный путь, и теперь, чтобы переиграть судьбу, чтобы начать заново, надо ломать Олега. Он придет, а потом… потом конунгу русов придется исполнить волю князя Великого Новгорода.
Вскоре донесли, что Олег с небольшим отрядом вышел из земли русов. Доложили под вечер, когда Рюрик достаточно очнулся.
— Следить за каждым шагом. Гонцов за берсерками: пусть снимаются с зимовья и быстро идут сюда.
О берсерках он ранее не думал. Он вспомнил о них вдруг, это было озарением, и Рюрик ощутил почти позабытый подъем. Нет, Великий Один не покинул его, не лишил своих божественных милостей. Олег силен, очень силен, но измотанный Клестом дух его не выдержит унижений, которым его подвергнут берсерки. Когда-то одной этой угрозой он получил все золото, скопленное Старым финном, а теперь получит и сына, и Сигурда, и покорность Олега.
Рюрик был так доволен собственным внезапным решением, что почти без сожаления выплеснул кубок с волшебным напитком в огонь очага.
Ночью его трясло, ломало и подкидывало, но он не утратил сознания, не поплелся наливать себе новый кубок, стерпел первые муки, зная, что еще предстоят и вторые, и третьи. Берсерк — раб волшебного напитка, расплачиваясь за него судорогами, бессонницей и звериной злобой по два, а то и три дня. И он тоже не спал, лишь изредка проваливаясь в тяжкое забытье, и тогда вспоминал, как ему досталось золото Старого финна…
…Щедростью, терпением и покорностью он убедил недоверчивого финна в своей преданности. А когда стал вторым после конунга и вновь надел кольчугу, Старый сам предложил, что обучит его травам и кореньям, зельям и настоям, ядам и противоядиям. Он старательно учился, вместо того чтобы распевать песни с воинами у костров, а первый яд испытал на горбуне, точно пустив ему стрелу в могучую спину. Немые умирают молча; Рюрик терпеливо дождался, пока горбун не перестал корчиться, и пошел прямо в шалаш Старого. В тот день они взяли добрую добычу, от далеких костров доносился хохот, крики и песни, а у шалаша было тихо. Он знал, сколь точно мечет старческая рука и нож, и копье, и топор, а потому, едва раздвинув полог, молча бросился вперед, насквозь проткнув отточенным мечом впалую грудь. Тут же выдернул меч, резко, как в бою, развернулся в угол, где стоял бледный, потерявший голос от ужаса пригожий, как девушка, прислужник.