От неожиданности я резко выдернула руку.
– Остаться? Это исключено. В Москве у меня работа, дом, – от волнения я поднялась и стала ходить по комнате. Рикардо продолжал улыбаться.
– Хочешь, я познакомлю тебя с отцом? – Я кивнула.
Выехали с утра, едва солнце показало из-за горизонта заспанный глаз. Клонило в сон, а Рикардо был бодр и свеж, будто все человеческие чувства ему совершенно чужды. Он подпевал под какую-то незатейливую песенку по радио, а я все никак не могла разлепить глаза. Вскоре меня сморил сон. Проснулась я от того, что любимый что есть мочи тряс меня за плечо. Я недовольно замычала. Рикардо указывал пальцем на обочину. Я повернула голову, на бетонном постаменте было гордо выведено: «Добро пожаловать в голливудскую резервацию Семинолов».
– Вау! Оциоло, вождь семиолов, – воскликнула я.
Рикардо рассмеялся.
– Отца вообще-то зовут Джим.
– Джим, – повторила я. – Оциоло – лучше.
Я с любопытством оглядывала окрестности. Что я ожидала увидеть? Вигвамы, индейцев в перьях и пончо, курящих трубки. Действительность оказалась куда прозаичней: пустынные дороги с растрескавшимся асфальтом, пыльные обочины, старые автомобили, одноэтажные домишки, облупившиеся стены с потрескавшимися табличками: «Продукты», «Почта», тощие собаки, распластавшиеся на солнцепеке.
– Ну, вот и приехали, – Рикардо вылез из машины, распахнул мою дверь и помог выйти. Двухэтажный дом мистера Джима выглядел богаче других, но, все же, совсем не то, что я ожидала. – Пойдем.
– Ricardo, – мужчины обнялись, потом Джим отстранился, взглянул на меня, растянув в улыбке щербатый рот: – Hello, Bine… – Абракадабра какая-то. Я разобрала только первые буквы. Вдруг отец Рикардо заключил меня в объятия. – At last…
На меня пахнуло пивом. Я ошарашенно взглянула на Рикардо, он тихонько посмеивался. Представляю, какое у меня было лицо. Приступ безумия миновал, и Джим пригласил нас за стол, открыв каждому по бутылке пива. Мужчины что-то оживленно обсуждали, переходя с английского на тарабарский, по-другому не скажешь. Я откровенно скучала, рассматривая небогато обставленную кухню. Дому, как, между нами говоря, и Джиму определенно не хватало женской руки. Оба они были какие-то засаленные и потрепанные. Длинный и худой, как жердь, Джим был небрит, его седые волосы, доходившие до плеч, отчаянно нуждались в воде и мыле. Сложно было представить аристократичную Эстер вместе с неухоженным Джимом.
Мужчины явно о чем-то спорили, голос Джима почти срывался на крик. До меня долетали слова: индейцы, правительство Штатов, права. Понятно, права индейцев – старо, как мир. Я украдкой пнула Рикардо под столом.
– Ладно, папа, нам пора.
После казавшегося бесконечным прощания, мы наконец-то сели в машину. Джим еще долго махал нам вслед.
– Рикардо, что это было? – спросила я.
– Ты о чем?
– Ты прекрасно знаешь, не придуривайся, – пришлось повысить голос.
– Ты про встречу? Индейцы верят в реанкарнацию. Прости старику эту блажь.
– Да ему в дурдом надо, – подытожила я. Рикардо замолчал, сосредоточившись на дороге. У меня из головы не шла индианка, за которую меня принял Джим. – Расскажи мне о ней, – попросила я, когда мы остановились у дома Эстер.
– О ком? – удивился Рикардо.
– Об индианке.
– Это было в незапамятные времена, никто уже ничего толком не помнит, – он пожал плечами. – Тебе пора. Не забыла?
Я помотала головой. Разве такое забудешь? Завтра я возвращаюсь домой. Домой? Где теперь мой дом? Одному богу известно.
Решила лечь пораньше и не смогла сомкнуть глаз. На сердце было тяжело. Уехать? Остаться? А как же мама, работа, ипотека? Такие решения так быстро не принимаются. Нужно все взвесить. Я подумала о старости, представила себя рядом с Рикардо в замызганном доме Джима. В старости он станет таким же. Неудивительно, что Эстер сбежала при первой же возможности. Под утро меня сморил сон, в ночном воздухе отчетливо чувствовался запах дыма…
Москва встретила пургой, метелью и заморозками. Словно от доброй матери я вернулась к злой мачехе. Даже не верилось, что пролетело всего лишь десять дней. Казалось, целая жизнь. В квартире было холодно и пусто, стильный минимализм, который раньше приводил в восторг, казался стылым и неуютным. Ничего не радовало. Я жила на автопилоте, вставала с будильником, работала работу, ехала в пустой холодный дом. Внутри поселилась стужа, сковала сердце, заморозила душу, как поцелуй снежной королевы. Настоящая я сжалась и спряталась где-то глубоко внутри и из своего уголка наблюдала за другой собой, за той, что улыбалась, рассказывала на работе небылицы про свою поездку, про Стива (кто это вообще?). Потом… потом все оказалось банально до тошноты… две полоски на тесте. Я не знала, плакать мне или смеяться, радоваться или грустить?