Ректор стоял перед ним с угрюмым упорством на лице.
-- В таком случае, преосвященнейший владыко... -- хмуро проговорил он. И в голосе его как бы прозвучала угроза.
Владыка нахмурился.
-- Что еще?
-- Я...
-- Ну? Что вы?
В тоне его ректор почувствовал нетерпеливую раздраженность человека, не привыкшего к возражениям на свои категорические приказы.
Ректор с достоинством поклонился.
-- Повинуюсь, владыко. Но снимаю с себя всякую ответственность.
-- Я беру ее на себя, -- сухо ответил владыка.
И он быстро и слегка небрежно благословил ректора, отпуская. Потом он в волнении прошелся по опустевшей зале и проговорил почти громко:
-- Кто же тот человек, путь которого -- путь закона?!
Белая дверь приемной приоткрылась и владыка поспешил встать на коврик посреди залы. За окнами уж выла и бесилась настоящая осенняя буря и ветви деревьев царапали по стеклам и стенам дома. Владыка внимательно и как бы с тайным ожиданием всматривался в лица просителей, робких сельских иереев, бесшумно проскальзывавших в приотворенную келейником дверь приемной и так же бесшумно исчезавших за нею. Там за дверью говорили, что владыка как-то особенно мягок, но и странно придирчив сегодня. Но владыка этого не знал, Он с интересом выслушивал просьбы и, поражаясь их ничтожностью, все как будто ожидал чего-то. Иереи, громоздкие, обросшие туками до потери форм, или худощавые, смиренно-юркие, а в общем все как-то на одно лицо, проходили перед ним в бесконечной смене, и он тотчас же забывал их и просьбы их, потому что и просьбы эти были как-то похожи одна на другую, а все вместе -- на те бесчисленные просьбы, которые с тоской и скукой выслушивал он за десять лет своей службы. Как будто время остановилось, замерло в неподвижности, хотя и двигались в нем люди и звучали из уст их слова, похожие одни на другие.
-- Все одно... все одно! -- шептал владыка, пока дверь приемной поглощала одного просителя и как будто выталкивала на смену ему другого.
И он старался нащупать души их мягкими и пытливыми словами, но души прятались, словно боялись обнаженности своей, он лишь видел растерянные лица, пугливо опускающиеся глаза, в испуге дрожащие руки. Он видел это, но не оставлял их и, уже чувствуя острую тоску, пытался говорить слова, которые бы вызвали ответ души, и в нем сияние небесного света.
Но как будто тьма сгущалась вокруг него.
-- В чем ваша просьба? -- спрашивал он плотного священника с угрюмым черным лицом.
Священник пал на колени.
-- Милости прошу, владыко святый, милости!
-- В чем?
-- Ради детей моих освободите от суда? Согрешил... и... -- Священник целовал край его рясы. -- Каюсь!
-- Встаньте, -- мягко говорил владыка, -- и объясните.
Но священник не вставал и пылко говорил:
-- Вымогательство!
-- Под судом вы по жалобе от прихожан?
-- Да.
-- И правда там... в жалобе-то?
Священник глухо вздохнул:
-- Правда, владыко святый. Не хочу лгать перед святителем. Каюсь!
Владыка вдруг резко спросил:
-- Как вы смотрели на свой жизненный путь, когда были в семинарии?
Священник взглянул робко и удивленно.
-- Уж не помню, владыко... давно это...
-- Но... мечтали же вы о чем-нибудь?!
-- Мечтал сделаться иереем.
-- Иерейство и вымогательство... разве ж это совместимо?!
-- Каюсь, владыко святый! Но приход мой маленький и бедный. Нечем жить. А у меня... семеро ребят!
-- Все по лавочкам сидят? -- грустно усмехнулся владыка.
И сердцем почувствовал, что тут больше не о чем спрашивать.
-- Идите и не грешите впредь, я прекращаю дело.
Он все с тою же грустною улыбкой наблюдал, как священник не вышел, а вылетел в дверь. Сменивший его духовный был небольшого роста, но голову имел большую, всю поросшую огненным волосом, а широкие челюсти его напоминали челюсти щелкуна. Когда он говорил свои тягучие и медленные слова, владыке казалось, что священник дробит орехи своими крепкими зубами. Внешность его заинтересовала владыку, особенно его большие, темные глаза, в которых застыла, казалось, какая-то тайная, испуганная мысль. Священник тягуче изъяснял, что приход его бедный и он желает перевестись в богатый Ивановский завод, где только-что освободилась вакансия младшего священника. И все время, пока он говорил, владыке казалось, что он говорит не о том, что думает, а слова его только механически льются, как заученный урок.
-- У вас много детей? -- спросил владыка.
-- У меня нет детей, -- потупившись, механически, без выражения отвечал священник.
-- Как... вы, значит, недавно священствуете?
-- Шестой год. Но у меня нет детей.
-- Так зачем же вам богатый приход? -- удивился владыка -- неужели ваш теперешний приход так беден?