Но дьякон чего-то замешкался, а владыка стоял понуро среди пустынной залы и думал о том, что нет вокруг него людей, путем которых был бы путь закона. И он припоминал, и не мог припомнить, и вся жизнь представлялась ему как-то на одно лицо, -- лицо серое, угрюмое, озабоченное земными заботами. И сам он представлялся себе таким же человеком, путь которого темен и неясен. Буря как будто стучалась в дом и просилась войти, а ветки деревьев царапались в стекла. И казалось, вместе с воем бури, осенний холод проникал в пустынную залу. Владыка вздрогнул от озноба и очнулся.
"Да что же это дьякон?"
Дом словно уснул -- ни единого звука, только снова вдали монотонно пробили часы два раза.
Белая дверь приемной поспешно отворилась, вошел высокий дьякон в зеленой рясе, моложавый, несмотря на седину, с лицом веселым и бодрым. Он как-то особенно придерживал полу рясы, так что она мешала ему идти, и в лице его таилась смущенная усмешка. За ним вошел такой же высокий, только очень худой, юноша в неуклюжем семинарском сюртуке, с лицом угрюмо-серьезным. Его красивые черные глаза открыто и смело остановились на лице владыки. Сделав обычный земной поклон, он тотчас встал и как бы отошел в сторону, а зеленый дьякон не поклонился, но бухнулся владыке в ноги, и хотя он говорил серьезно, но слова его были как будто веселые.
-- Простите, ваше преосвященство, за промедление!
Он встал и почтительно принял благословление.
-- Почему же вы заставили меня ждать?
Дьякон, продолжая странно придерживать полу рясы, смущенно рассмеялся:
-- Поспешишь, людей насмешишь, ваше преосвященство; я с такою поспешностью бросился на ваш святительский зов, что... гвоздик там случился!
Дьякон приоткрыл полу рясы: другая пола была разорвана и, видимо, наскоро зашита белой ниткой.
-- Ниточка задержала, ваше преосвященство. Ибо не хотел являться перед владыкою в растерзанном виде. Келейник, спасибо, выручил, ниточка нашлась... уж не осудите, ваше преосвященство.
Дьякон говорил это с таким видом, и был так комичен в своих словах и движениях, что владыка невольно рассмеялся. Но тотчас же стал серьезен и пытливо посмотрел на дьякона. Принявши это за безмолвный вопрос, дьякон снова бухнулся в ноги.
-- За сына прошу, ваше преосвященство!
-- В чем?
-- Простите его, владыко святый, -- не вставая с колен, говорил дьякон, и уже теперь умоляюще смотрел на владыку, -- не судите его строго, но яко Христос взгляните оком милостивым. Согрешил, претерпел... и теперь кается... -- и дьякон не мог удержаться от веселого слова. -- Ему тоже ниточка нужна!
Сын угрюмо нахмурился.
-- Отец, -- сказал он, -- ведь, ты же мне говорил...
Дьякон встал и замахал на сына руками:
-- Молчи, молчи, молчи... я знаю, что делаю!
Владыке стало весело от слов дьякона и от этого спора. Он внимательно, смеющимися глазами, посмотрел на юношу, он ему нравился.
-- Так вы, значит, не согласны с тем, что говорит отец?
-- Нет, -- ответил тот, хотя дьякон делал ему отчаянные предостерегающие жесты.
-- И не каетесь? -- уже улыбнулся владыка.
Юноша сделал резкое движение головой.
-- Нет!
-- Однако, я даже не знаю, в чем ваше дело, -- взглянул владыка на дьякона, -- и кто вы такие?
Дьякон как будто удивился.
-- Да я же дьякон Невзоров из Демьяновки, а это мой сын...
-- Невзоров! -- оживился владыка, и теперь весь повернулся к юноше, -- так вы и есть Невзоров... исключенный?
-- Я.
-- Так это вы читали антирелигиозные книги? Это вы читали брошюры, призывающие к бунту? Это вы...
Чем далее говорил владыка, тон его становился резче и уже брови грозно хмурились, но юноша не опускал перед владыкою своих серьезных, открытых глаз, и на каждый вопрос отвечал прямо и твердо:
-- Я.
-- И вы тайком распространяли их среди других юношей?
-- Да.
Владыку удивила эта твердость ответов, Глаза его вспыхнули.
-- И вы пострадали? -- спросил он тише.
-- Да.
-- Сидели?
-- Да.
-- Долго сидели?
Тут дьякон снова бухнулся, словно нырнул под ноги владыки.
-- Нет, нет, нет -- возбужденно говорил он, -- он недолго сидел... всего три недели. Светские власти, владыко, не нашли ничего серьезного. Отпустили, владыко, отпустили сына моего! По младости, по глупости вышло это с ним... он кается, он теперь кается, владыко святый... он никогда больше не будет, простите его. Он кается!!!
Владыка серьезно взглянул на юношу.
-- Каетесь?
Тот снова сделал резкое движение головой.
-- Нет!
И так как владыка молча смотрел на него и как бы ждал объяснения, он заговорил с хмурой порывистостью:
-- Да и в чем, собственно, я должен каяться, ваше преосвященство? Я смотрю так: душа человеческая подобна улью, куда он должен, как добрая работница пчела, сносить медовую пыль ото всего, что есть доброго и хорошего в мире. Согласен я или не согласен с теми книгами, но я считаю своим правом читать их... и говорить о них с другими. И если я захочу душу свою слить с их мыслями... и жить... это тоже мое право.