Стремительного роста благосостояния, на который мы рассчитывали, правда, не случилось. Полки с путеводителями, магнитами и расписанной мной на тему прусских преданий керамики («Все эти твои барстуки и маркопеты выглядят как черти из преисподней, ты уверена, что кто-нибудь захочет каждое утро глядеть на посудину с такой рожей?») потеснили столы и барная стойка с плитой. Разноцветный кофе несколько поднял привлекательность «Сестер» в глазах туристов (красный – «Ombra Adorata», зеленый – «Выздоровление», синий – «Обет», оранжевый – «Золотой горшок», мы сами пили его литрами), а старые книги и винтажные платья из бабушкиного сундука позволили прибавить к вывеске словечко «антикварно-».
Летом мы сварили пунш, развесили на ограде картины с пейзажами города, вынесли в сад кресла и опутали ветви яблонь серебристыми гирляндами. Пригласив скрипача и флейтиста, мы наконец-то вышли в плюс.
К тому времени как на пороге Настиной жизни появился взъерошенный остроглазый Эмиль с едва заметной ямочкой на подбородке, ее голову украшали алые афрокосы, а предплечье – свеженабитый кельтский узел. Я как раз получила заказ от коллег из Питера – кажется, они торговали эзотерическими товарами – и не вылезала из мастерской, придумывая и изображая на фаянсе новые сюжеты из жизни барстука Трампеля. В отсутствие солнца и свежего воздуха я почти превратилась в персонажа любимого нами Эрнста Теодора Амадея – крошку Цахес, диковинный обрубок корявого дерева со спутанными черными волосами и втянутой в плечи головой. Процесс наверняка оказался бы необратим, если б не Эмиль, который, заметив неладное, предложил совершить развлекательную прогулку в персональный форт его отца, и вот теперь отпирает ворота, пока я мнусь у него за спиной с блокнотом в руках.
Ветер стихает. Набухшие водой тучи неподвижны. В предгрозовой духоте не вздрагивает ни один лист.
– Похоже, надолго мы тут не задержимся, – говорит Эмиль, поглядывая на небо.
– Я успею.
Мое внимание привлекает гербовый щит над сводом главной арки, и я делаю несколько быстрых набросков подпорченных временем складок геральдической мантии. Устраиваюсь прямо на островке травы, по-турецки сложив ноги, и с головой ухожу в процесс. Ну, может быть, делаю вид, что ухожу.
– Трампелю бы здесь понравилось?
Я кошусь на Эмиля с неодобрением. В последнее время этого гадкого карлика в моей жизни так много, что кажется, будто он спит у меня под кроватью.
– Что это вообще за тип? Ты сама его придумала?
Перелистнув страницу, я демонстрирую нарисованного черной тушью мужичка: длинноносого, паскудного, с окладистой бородой и скрученными в дулю пальцами.
– Ты слишком плохо обо мне думаешь. Просто когда-то давно, так давно, что никто уже и не помнит…
Заинтригованный Эмиль щелчком отбрасывает окурок и приземляется рядом, вытянув ноги.
– Кто только не топтал эту землю! Если б мы увидели типичных прусских жителей, то, наверное, убежали бы с криками. Рядом с обычными людьми вполне уживались земляные – маркопеты. В каждом болоте сидел «водяной епископ», а в каждой деревне обязательно водилась своя ведьма.
Эмиль недоверчиво хмыкает, но я не позволяю сбить себя с толку.
– Самыми противными были барстуки – несимпатичные создания с локоть величиной. Для пруссов встреча с барстуком была таким же обычным делом, как для нас с тобой – за хлебом сходить, – говорю я и вожу карандашом по бумаге. – Но даже среди своих сородичей нашелся чемпион по проказам. Его звали Трампель. Собственные родители пытались отделаться от него, подменив Трампелем младенца обычной женщины. Он враждовал с местным пастором, вредил крестьянам, а однажды заявился в дом молодой женщины, просунул голову в дверь и начал изображать непристойности. Прочла она молитву, и гадкий барстук исчез. Но на следующую ночь вернулся и, прыгнув на подушку, принялся душить ее лентами чепца, а потом выкручивать пальцы. Благочестивая женщина ничего не делала, только молилась. Барстук не отставал. Тогда она в сердцах воскликнула: «Не внемлешь ты моим молитвам, Господи!» – и так отходила Трампеля кочергой, что его еще долго никто не видел…