— Это про твоего отца? — Я умирала от любопытства.
— Наверно. Но дальше они не говорили.
— Может быть, твоя мать была несчастна, — принужденно сказала я, всячески стараясь подавить в себе то ощущение холода, которое оставил ее мимолетный, так старательно избегавший меня взгляд.
Лёня пожал плечами.
— По-твоему, счастье — главное в жизни? А если человек несчастлив, разве это одно уже оправдывает его во всем?
Лёнин голос прозвучал так похоже на материнский, что на мгновение мне стало не по себе. Он угадал мое смятение и усмехнулся:
— Не бойся. Я удался в отца. Вот только бы мне узнать, какой он был!
После нескольких секунд молчания он добавил:
— Я, например, не ищу счастья. Мне нужно дело. Сознание, что я по-настоящему полезен, сделало бы меня счастливым.
— Почему же ты не захотел учиться в институте?
Теперь я уже действительно ничего не понимала!
— Переходить из младшей группы в старшую, как в детском саду? Мать твердит, что я должен продолжить ее работу, как она продолжает дедушкину. А я никому ничего не должен! Она все время оглядывается назад и каждый мой шаг примеряет к своему прошлому. Но ведь прошлое — прошло! Если оно им так нравится, почему они не захотели в нем остаться и пришли в наше время?
— А чем же отличается наше время от ихнего?
Я думала уже о себе, о папе, о тетке: неужели мы в самом деле должны быть так непохожи друг на друга?!
Лёня отмахнулся:
— В вашем подвальчике заповедник: все добрые и никому не надо лишнего. Я говорю не про исключения, а про большинство. Половина людей до сих пор считает, что земной шар велик. А другая половина видит, что он уже мал. Для одних лучше ездить на поезде, чем летать на «ТУ», а я не дождусь, когда пустят ракеты на Марс!
— И ты бы полетел?
Он остановился. Брови медленно раздвигались, будто две мохнатые гусеницы расползаются.
— Только с тобой.
— Ну так вот. Мне Земля больше нравится. Я остаюсь.
— Чего же ты рассердилась?
— Потому что ты все время говоришь неправильно. Я не умею тебе ответить; просто знаю, что неправильно, и все. Ты обиделся на мать, а зачем же всех сюда приплетать? И потом скажи: куда мы едем? Иначе я с места не сдвинусь.
Лёнька посмотрел на меня. Так бывает: человек окунет голову в ведро с водой, а потом поднимет лицо, и оно у него уже совсем другое.
— Мы едем на отцовскую заставу, — сказал он. — Только хочу не просто приехать, а для себя что-то уже о будущем решить. Как будто я еду к нему живому.
— Ну, решай, — позволила я.
А про себя подумала: «Не знаешь ты мою тетку! Очень даже ей лишнего надо. Вот она меня любить — любит, а приду я к ней голодная, всю работу по дому переделаю, она только тогда тарелку на стол поставит. Да сначала все позавчерашнее вытащит. Знает, что я наемся, а потом уже ничего не хочу, вот остатки и скормит. Да еще заохает: «Пирожок есть, забыла совсем…» Такой уж она человек. Я на нее не обижаюсь. И за тебя горой встала, потому что ты профессорский сынок; думает: если сам не заработаешь, мать даст. Может, эта мысль у нее и не главная была, так, боковая, а все-таки была! Я тетку насквозь вижу. А ты, умный Лёнька, ничего не видишь!»