— Слушай, а он и вправду похож на ягуара, — увлеченно сказала я, когда мы вышли на крыльцо. — Подберет лапы и прыгнет!
— Дурочка, — ответил Лёня. — Он на человека похож. Решил — и сделает.
13
Конечно, Лёня запомнил из детства очень мало. На заставе он не то чтобы вспоминал, скорее подтверждал в себе самое основное, что таилось в нем до времени. Его ноги вдруг сами собой, с восторгом узнавания, взбирались по крутым тропам на полонину — открытый солнцу и ветрам луг, ладонь горы, вскинутую превыше всех деревьев! — а руки ловко, не ранясь, цеплялись именно за те кусты, которые для этого пригодны, а не за колючий можжевельник, как я.
То, что он счастлив — счастлив одним присутствием здесь, своей уместностью посреди гор и пограничников, было написано на его лице. Он стал собран и… беззаботен! Не могу объяснить, как это сочеталось, но именно такое было у меня впечатление.
Лёнька казался в эти дни взрослее, но не от забот, как случается обыкновенно с другими людьми, а наоборот — от внутреннего покоя. Он отвечал на вопросы без душевной заминки и сам спрашивал об отце, не стыдясь более ни пробелов детской памяти, ни последующего мрака вокруг полузапретного для него отцовского имени.
Старшина Брусняков приглядывался к Лёньке очень недолго. Все его внимание сосредоточилось на мне.
Он незаметно, но постоянно переводил взгляд с него на меня и что-то, видно, прикидывал в уме, соображал насчет нас обоих.
— Ну что вы все во мне выглядываете? — кинула я ему, когда мы шли к собачьему питомнику и отстали на два шага от Лёни и Саши Оленя.
— Хочу выяснить, что ты за принцесса, — грубо ответил он. Впрочем, тоже очень тихо, опасливо стрельнув желтыми, рысьими глазами в Лёнькину спину. — Есть Леониду смысл с тобой хороводиться или другую поищем?
— Вы, что ли, искать будете? — дерзко сказала я. — Вы его вчера в первый раз видели, а завтра, может, в последний.
Он даже приостановился от возмущения и ярости.
— С мамашей его спелась? — прошипел, сузив глаза. — Задание получила, так? Привезешь и увезешь? Вдвоем парня будете мордовать всю жизнь?
— Вы ж ему не отец, — неуверенно возразила я, чувствуя уже за этим внезапным напором не злую, а добрую силу его души. И в страхе, не понимая, как же выбраться теперь из случайной путаницы, когда я выгляжу Лёнькиным врагом и погубителем в глазах Бруснякова, я горестно охнула, и из глаз моих хлынули слезы.
— Ты чего? — растерявшись, спросил он.
— Мать его меня выгнала. Нас обоих… Слова со мной не сказала, а вы…
Он тихонько свистнул. И тотчас рукой с жесткой ладонью цепко ухватил меня за запястье.
— Мы водички напиться, — громко сказал вслед Лёньке.
Тот обернулся на мгновение, не заметил ничего особенного и кивнул, продолжая разговор с Сашей Оленем.
Старшина завел меня за угол.
— А ну рассказывай! — приказал.
Достал из кармана грубый солдатский носовой платок, широкий, как наволочка, и обтер мне мокрые щеки.
— Толково говори, без рева. Чья будешь? Родители живы? Где с Леонидом познакомились?
Я вдруг в самом деле стала очень спокойна и отвечала ему безбоязненно и с облегчением.
— Профессоршей Вера Андрониковна стала… — пробормотал он задумчиво. — Добилась, значит, своего. — Смешанные нотки гордости, недоброжелательства и осуждения прозвучали в его голосе. — Крепкая женщина, ничего не скажешь: судьбу как топором пополам разрубила. Она ведь собралась и Лёньку увезла в одночасье. За себя каждый волен решать. А за сына права не имела! — Отголосок прежней обиды пробился в нем.
— Скажите мне, каким был Лёнин отец? — робко попросила я. — Ну, как человек?
— Зачем тебе?
Он все еще угрюмо вспоминал свое.
— Мне же надо знать, как с Лёнькой жить.
Он вздохнул, отгоняя прошлое.
— Это ты права: он сын капитана, а не ее! Тут профессорша просчиталась. Ну что тебе, пигалица, о капитане в двух словах сказать? Есть люди, на которых только взглянешь и невольно подумаешь про себя: вот для них-то как раз и должно случаться в жизни то, чего не бывает и быть не может!.. Быстрый на решения и крепкий в них был наш командир. Ненависти в нем никакой: на каждого смотрел зорко, но без нажима, авторитетом не давил… «На заставе у нас положение ровное, — любил повторять, — мы все пограничники». Сложа руки не сидел и другим не давал. Не то чтобы по пустякам гонял туда-сюда, а просто пустяков для него не существовало. Вокруг него так воздух и кипел. Я его без движения только сонного видал да вон мертвым… Радостно служили при нем на заставе, вот что!