Очень скоро баррикады стали ненужными. Их быстро разобрали, чтобы расчистить дорогу новому королю. Начиналась эпоха Июльской монархии, акционерной компании по эксплуатации национального богатства Франции, как выразился Карл Маркс.
Начиналась одна из драм буржуазной Франции.
1830 год обманул надежды демократической Европы. Но предательство не могло успокоить бурю. Собратья Гавроша жаждали возмездия. Оно близилось. Вместе с ними росла и набирала силы новая революция. К 1848 году гавроши возмужали. Наступала пора, когда надо было снова приниматься за дело.
«Электрические удары» прогрохотали в 1830 году, когда Фреду исполнилось десять лет. Год от года мужала революция. Год от года мужал и Фред. Нередко, когда семья справляла день рождения сына, над Европой гремела революционная канонада.
Год 1831-й. Когда Фридриху Энгельсу-младшему преподносили традиционный шоколадный торт, на котором горело одиннадцать свечей, вспышки выстрелов над баррикадами Лиона озаряли мрачное небо над городом. Один из старейших промышленных центров вписывал в историю Европы первые страницы эпопеи вооруженной борьбы пролетариата. На этот раз на баррикадах не было ни бакалейщиков, ни торговцев. Боролись рабочие. Против стареньких байонетов, против ломов и булыжников была двинута королевская артиллерия. Маршал Сульт командует: «Огонь!» Лион отвечает: «Бей!» На ультиматум, предъявленный орлеанским герцогом, восставшие провозглашают: «Жить, работая, или умереть, сражаясь!» И лионский пролетариат не отступил. Не сдался…
Год 1832-й. Фред двенадцать раз целует счастливую мать – фрау Элизу. Король и двенадцать его министров скрываются в Тюильри.
Париж снова на ногах.
Рабочие требуют республики. Банкиры отказывают. На площадях и бульварах завязываются перестрелки. Монархистов снова забрасывают булыжниками (о, эти славные мостовые Парижа!). Впервые в истории классовой борьбы пролетариата на улицах Парижа взвивается красное знамя…
Несмотря на героизм масс, торжествуют гусары. Тюрьмы настежь распахивают ворота. Луи-Филипп ненасытен. Он заковал бы в кандалы весь Париж.
И днем и ночью гонят колонны арестованных в сторону мрачной башни Сен-Пелажи[3]. Медленно шагают повстанцы между двумя рядами вооруженных конвоиров. Вдруг где-то впереди чистый голос запевает «Марсельезу». Колонна подхватывает. Запевала – молодой человек в клетчатой блузе художника. Арестанты хорошо знают его – Оноре Домье популярен. Несколько лет его смелые рисунки в «Caricature» помогали революции, осмеивая короля банкиров.
В тот трудный час, когда в Сен-Пелажи захлопывались двери казематов за спиной революционеров, в скромной комнате на бульваре Пуасоньер, из которой еще не выветрился пороховой дым, Генрих Гейне писал о тех, кто первым поднял красное знамя…
Год 1834-й. Господин Энгельс-старший справляет четырнадцатилетие сына. Революция снова возвращается в Лион. На этот раз к ее цитадели подбирается палач Тьер. Его жестокость воскрешает в памяти 1793 год.
Лозунг Лионского восстания – «Республика или смерть!» – сотрясает не только Францию, но и Европу. Лион плавал в крови, когда на помощь ему выступили Париж, Гренобль, Сент-Этьенн… Тьер не знает, что такое пощада. Убийства начались с дома № 12 по улице Транснонен[4], убийства, которые кто-то назвал «маленькой шуткой», убийства, которые превратили Июльскую монархию в подлинный «bank de morte»[5].
Годы 1835 – 1840-й. Молодой Фридрих становится совершеннолетним. Революция временно отложила патронташи в сторону. С закопченных порохом баррикад она перебралась в университетские аудитории, в кружки философов. Борец становится мыслителем. Революция шествует не по улицам городов, а по страницам газет. Она заряжает умы. Ее дух чувствуется в лабораториях ученых, в мансардах художников, в салонах поэтов и композиторов, в аду фабричных корпусов. Вся Европа была покрыта ее огненной сетью. Каждый дом бедняка – ее крепость, каждое честное сердце – сердце воина.
Реакция в панике.
Новый этап революции казался ей трижды страшнее вчерашнего. Вчера ее оружием были руки, сегодня – умы. Кавалерийские эскадроны оказались бессильными перед ними. Сабли ковались для того, чтобы врубаться в толпу, но это оружие оказалось бессильным против изобретений, книг, нот, картин, теорий. Великолепно закаленная сталь легко рубила головы, но не идеи… Мысль может быть побеждена только мыслью. Реакция чувствовала и страшилась этого.
Реакции грозило поражение…