Медленно, но верно в нем подымается гнев против всех этих важных, но тупых господ, против их сынков и дочек, слуг и сутенеров, шутов и услужающих. Гнев, который определяет все поведение юноши и, неожиданно прорываясь, словно гром, сотрясает все вокруг. Поначалу Фред пытался подавлять свой гнев, управлять им, но, чем ближе знакомился с «миром дворян», тем труднее становилось ему владеть своим сердцем, сдерживать свой сарказм и ненависть. Все его здесь раздражает, оскорбляет и подавляет, поэтому он никому ничего не прощает, не считаясь с тактом, заставляет дрожать сытых господ, собирающихся посплетничать за карточной игрой или незаметно подремать в семейной компании.
Его свободно высказываемые мысли, словно осы, жалят господ, заставляют их нервно вскакивать с кушеток, в бессильной ярости скрежетать зубами, угрожающе ворчать. И вскоре, вопреки своим выдающимся качествам и личному обаянию, сын старого Энгельса начинает пугать и раздражать окружающее его общество. Застоявшееся, а теперь потревоженное болото досадует, потому что ущемлено его честолюбие. Вокруг Фреда смыкается кольцо молчаливого отчуждения, учтивой, но холодной подозрительности, вылезающей из всех углов, исходящей из любого жеста и взгляда. Правда, это нарастало исподволь, крайне осторожно (кто же не знает могущества его отца!), но все же сопротивление становилось все более явным и решительным. Умному, но малопрактичному юноше, всегда готовому поднять в разговоре ту или иную «неприятную» тему, все чаще и чаще показывают спину. Поведение молодого господина (этой тонкой, но острой булавки, как называет его Бауэр) становится нетерпимым. Так конфликт с конторой неизбежно перерастает в конфликт с обществом. Контора всего лишь частица, клеточка торгового мира. Она только начало начал. И всякий, поднявший на нее руку, покушается на все сущее… Скоро Фред в этом окончательно убедится…
Но пока отец и мать мечтают и строят планы, Фридрих живет… просто живет…
В «холодной войне» с обществом молодой Энгельс встречает самых разных противников. Одни сражаются грубо и бесцеремонно, как настоящие хищники, уверенные в своей силе и праве. Это крупные собственники, хозяева, представители «солидных семейств». Другие нападают подло, из-за угла, стараются укусить незаметно, они трусливы и ненасытны подобно стервятникам. Это представители служилой публики, мелкие чиновники и малоудачливые посредники. А третьи стоят в стороне, притворно пожимают плечами, а при удобном случае подставляют ножку, влияя тем самым на исход битвы. Это наследники господ, те, которые боятся огрызаться – берегут зубы для пережевывания пищи. Фред самоотверженно сражается со всеми противниками, нанося точные удары то направо, то налево, выбивая зубы, ломая когти. Салоны шипят от возмущения и стонут от боли. В этом сражении молодой еретик не признает ни милосердия, ни снисхождения, принуждая противную сторону отступать, припирая ее к стенке, требуя извинения или, будто шутки ради, поднять руки и посмеяться над собой. Это особенно касается «третьих», недорослей, сверстников Фреда, которые со страхом подкарауливают его, чтобы подставить ножку. Он с охотой разделывается с этими мальчишками, топчущимися возле накрытых столов или бильярда, обладателями хилых мышц и потных рук. Обычно они жмутся поближе к своим папашам, обмякшие и смешные, едва втиснутые в свои фраки и узкие брюки, с толстыми задами и открытыми ртами, неловкие, тупые и к тому же ленивые. Стоят и слушают разговор или зевают, глазея по сторонам, оживляясь лишь тогда, когда какая-нибудь мадам Соварж или фрау Найдорф начнут во всеуслышание распространяться о своих приключениях. От всякого обращенного к ним взгляда или задушевной улыбки сыночки втягивают головы и смущенно хлопают глазами, заливаясь предательской краской. И эта краска, и напускная важность, и темные пробивающиеся усики, дающие им право рассуждать на фривольные темы, – все это делает их ужасно смешными.