Слёзы легли на иероглифы, написанные милой рукой. Сердце болезненно сжалось. Я приготовила тушь и, выбрав алый лист бумаги, написала на нём:
«Хоть сплю,
Хоть бодрствую –
Всё вижу его.
Чтоб ни случилось –
Разве сердце его позабудет?»(26)
Аой забрала послание, спрятала в рукав и быстро ушла. С грустью опустилась я на ложе. И спрятала заплаканное лицо в рукавах двенадцатислойных одежд. Мне не стоило отвечать ему. Не стоило отвечать так. Но так мало писем от него и так хотелось хотя бы в мечтах получить ещё хотя бы строчку в письме, написанную его волшебным почерком!
Служанка принесла ответ так быстро, словно мой любимый поджидал у ворот усадьбы. А может, так оно и было. Дрожащими руками взяла драгоценное письмо. Слёзы застилали глаза, и я не сразу смогла прочесть послание:
«Люблю тебя –
И всё тут.
Скитается душа...
И уцелеет от меня
Пустое тело»(27)
В ответ послала:
«Чуть смежила глаза,
Увидела: иду
К желанному на встречу.
Пусть та дорога
Явью станет»(28)
И вновь Аой ускользнула с письмом. И снова я, трепеща, ожидала ответа.
Но молодая женщина вернулась без письма. Сообщила, что слуги начинают просыпаться, и мой любимый ушёл, чтобы не навлечь на меня подозрений.
Целый день я была сама не своя. Была уверена: он придёт ночью. Он должен прийти! Он должен что-то сказать, покуда меня не увезли во дворец!
И сердце не обмануло. Стемнело. Все легли спать. Накатилась тишина на усадьбу. Разве что цикады продолжали петь. Их жизнь так коротка, но пока она длится, цикады поют.
Любимый шёл неслышно, но тонкий, незнакомый мне аромат его одежд помешал ему явиться незамеченным.
Вот он нерешительно замер у ширмы, заслонявшей моё ложе. Мне было слышно его дыханье. Моё сердце рвалось из груди к нему. Но разве я могу сделать шаг к нему? Сама?!
Вот, решившись, юноша опускается на колени чуть поодаль от ширмы. Тихо рассказывает о том, как был потрясён, увидев внезапно моё прекрасное лицо, о том, какими безрадостными были дни после нашей встречи.
Мне надо убежать, позвать служанок, чтобы они выгнали его из дома. Но вместо этого я почему-то слушаю его. И хотя прячу лицо в рукавах, мне вдруг начинает казаться, будто преград между нами нет.
Сердце женское – не камень. Он наконец решительно отодвинул ширму и опустился возле моей постели на колени.
- Только одну ночь… только на одну ночь позвольте мне прикоснуться к вам! Я сгораю… - шептал он.
Я испуганно сжалась. И страшно было, и не хотелось убегать от него.
Помедлив, наговорив ещё ворохи красивой чепухи, он сел ближе и, осторожно обхватив мои плечи, привлёк к себе. Скользнули ласково и быстро его тёплые ладони по моим волосам.
- О, какие у вас густые волосы, Хару! Как шёлк гладкие… - молодой мужчина вздохнул, - Я бы хотел, чтобы время остановилось, и я мог целую вечность держать вас в своих объятьях!
Он говорил и говорил… И мне всё меньше и меньше хотелось, чтобы эти тёплые ласковые руки отрывались от меня….
Наконец, мы произнесли любовную клятву:
- Чтоб нам в небе птиц четой неразлучной летать, чтоб нам на дереве раздвоенной веткой расти!
И, кажется, что связки моих одежд сами собой распустились… а губы его жаркие приникли к моей щеке…
Ночь подходила к концу. Ему бы уйти незамеченным, но он, поднявшись, подхватил меня на руки:
- Я хочу унести мою весну с собой.
А мне... мне бесстыдной хотелось уйти с ним. Я поняла эту горечь влюблённых, вынужденных расставаться поутру.
Любимый вынес меня из моих покоев, двинулся дальше. Вот, он выбрался из усадьбы. Счастье было так близко...
Дальше всё смешалось. И сад, и заря, и долгая-долгая улица, и крики, и погоня...