«Ах, если б навечно
Рукава пропитались
Ароматом сливы...
Уйдёт весна,
Но память сохранится»(9)
Меня со всеми осторожностями провели к повозке. Я вошла в неё. Дверь закрылась, отделяя от меня ещё один кусочек жизни, уходящий в прошлое. Мы продолжили путь.
Недели через две добрались наконец до усадьбы отца. Проводили меня в мои новые покои. Молоденькие красивые прислужницы шумной стайкой окружили меня. И наперебой стали засыпать меня похвалами:
- Ах, какая у вас белая кожа, госпожа!
- Ах, как черны, густы и длинны ваши прекрасные прямые волосы!
И увели меня переодевать в новые наряды. Их было столько, что укрывали почти целиком пол просторной комнаты, там, где не стояло шкатулок и ширм. Такие яркие! Такие нежные! И они лежали, проглядывая друг из-под друга. И было там нижних платьев даже на двенадцать слоёв! Взгляд мой упал на незнакомое сочетание цветов – тёмно-жёлтых на светло-жёлтой подкладке.
- Это ямабуки-гасанэ, - объяснила с поклоном молоденькая служанка.
Вот значит, какое оно, одеяние керрии!
- Его носят зимой, - добавила девушка тихо, - Но, впрочем, и весной тоже носят. Вы можете одеть его сегодня. Вы хотите?
Хотела ли я облачиться в новые прекрасные одежды?.. Конечно! Хотя тоска по матери, не носившей такой красоты, больно сжала моё сердце. Я чувствовала себя предательницей. Но я также ощущала себя такой счастливой… Первый день, когда на мне было одеяние в двенадцать слоёв. Первый день, когда я почувствовала себя девушкой из знатной семьи или даже самой химэ!
Два дня я отдыхала с дороги, да ходила по моим большим-большим покоям, любуясь ширмами, золотистыми с ирисами. Да лаковыми шкатулками с золотыми изящными узорами. Перебирала благовония.
Или, слегка отодвинув сёдзи, садилась возле них, да подглядывала в узкую щель за зданиями поблизости, за слугами, которые проходили мимо. За прекрасным маленьким садом, в котором сейчас отцветал померанец и зацветали цветы унохана, чьи белые гроздья, если вглядеться, напоминали звёзды. За распускающимися нежно-сиреневыми шапочками-цветами павлонии. Если лепестки унохана заострялись к краю, то лепестки павлонии, наоборот, шли нежными волнами. Цветки унохана казались острым, а павлонии – такими мягкими!
Любовалась маленьким прудиком и поросшим мохом камнем возле, олицетворявшим гору. Чуть погодя, заметила два камня поменьше, лежащих за этим. Словно горная гряда! Но нет, разве могут эти старые камни сравниться с величественными горами?! Но из усадьбы отца, увы, совсем не видно гор. Так что остаётся только смотреть на эти камни.
А в пруду, судя по речи слуг, жили золотые сомы. И девочки приходили, кормили их. Мне тоже хотелось выйти и посмотреть на рыбок, которых у нас с мамой никогда не было, но я боялась выходить. Да и слуги часто сновали мимо, туда-сюда. Но вроде бы никто не замечал, что я подсматриваю за ними? Или же тонкая бумага между реек выдавала мой силуэт? Но, по крайней мере, слуги просто проходили мимо. Может, они не замечали меня, не слышали шелеста моих одежд, когда я редко-редко решалась пошевелиться, меняя позу. Или и они только притворялись, что не слышали.
А ещё здесь было очень шумно. Намного больше шума, чем в родной моей местности, далёкой от столицы. Ещё бы, сам Киото! Да и, как мне обронила моя кормилица, отец мой жил аж на 1-ой линии! Но, хотя она и обещала, что найдёт для меня возможность выбраться наружу, я страшно боялась выходить в город, на люди.
Хотя слуги как-то обсуждали пышный праздник мальвы, устроенный в прошлом году. И мне вдруг страстно захотелось посмотреть на праздничную процессию. Говорят, её устраивают такой роскошной в столице! Вот даже странники в родной моей усадьбе, пущенные на ночлег в комнаты для слуг, обсуждали её. Нет, кажется, я всё же хочу пройтись по столице. Особенно, в праздничный день.
На третий день с утра зашёл отец.
- Я с твоей кормилицей поговорил. Эта женщина сказала, что ты родилась шестнадцать зим назад. Совсем уже взрослая. Надо бы уже провести обряд одевания мо. Готовься. Этим вечером мы проведём его.
Вечером пришли молодые служанки, облачили меня в янаги-гасанэ, одеяние ивы. Белые кимоно на зелёной подкладке. Светлые просторные штаны хакама под ними, подвязанные красивым шнуром. Девушка, помогавшая мне облачиться в хакама, волновалась, и шнур упал, развязавшись.