- А вы сомневались?
Леа неопределённо мотнула головой.
- Пьянка – это хорошо, – неожиданно для себя сказала я. Нет, я не буду им ничего рассказывать, просто мне действительно нужно отвлечься. Май перевалил за середину, завтрашняя суббота, как равнодушно и безжалостно отмечал календарь, была уже двадцатым числом. Одиннадцать дней до лета! Можно загибать пальцы.
Я ничего не сделала для Эймери. Ничего.
Не придумала, как спасти его, хотя, возможно, в Айване мог отыскаться такой же гениальный человек, каким был мальёк Лаурис Сиора, просто надо было искать ещё тщательнее. Не узнала, кто же убил мальёка Реджеса, и что стало с Лиссой, хотя мне хотелось это узнать, к стыду моему, не из жалости и жажды справедливости, а, образно говоря, из любопытства – просто чтобы закрыть хлопающую на сквозняке дверь.
Я так и не расторгла помолвку с Армалем.
Эймери с жаром и всем возможным усердием уговаривал этого не делать. Он говорил о том, что с его "уходом" у меня должна начаться новая жизнь. Что я так и должна воспринимать это: новая жизнь, новая я. Новая обстановка, новые впечатления за пределами КИЛ, новые знакомства... Он не хотел для меня скандалов, кривых и косых взглядов, искренне не хотел моих гореваний по нему, я видела это. И малодушно продолжала следовать заведённому пути: здоровалась с Армалем, когда мы встречались на общих лекциях, в выходные дни ездила домой, чтобы послушать отчёт о подготовке к свадьбе. Приглашения были разосланы, платье сшито, ресторан заказан, дом Армаля Гийома готов к встрече молодой хозяйки, взяты билеты для путешествия к морю...
- Море – это же замечательно, – говорил мне Эймери, который у моря никогда не был.
- Давай сбежим туда прямо сейчас, – говорила я, обвивая его руками и – нос к носу – глядя прямо в глаза. – Давай. Что ты теряешь? Зачем я хожу на эти занятия, зачем эта иллюзия нормальной жизни, если всё – не нормально? Сбежим к морю, снимем домик, будем десять дней жарить хлеб на костре и засыпать вместе. Мне нужны такие воспоминания.
- Не нужны, – Эймери осторожно убирал мои руки, но не отодвигался. – Наоборот. Чем меньше воспоминаний, тем проще будет забыть. Тебе нужно меня забыть.
Этот спор не имел смысла, конца и края.
***
Я отстояла перед родителями субботу, двадцатое мая, якобы для подготовки к экзаменам, а на самом деле – для встречи с моей юнитой скверны. В качестве места встречи была выбрана уже не купальня, а одна из учебных аудиторий, для которой Леа добыла ключ. В общем, Леа отвечала за место, Дикьен и Лажен – за напитки, Ноэль за закуску, а я, как обычно, ни за что не отвечала, кроме того, чтобы делать не такую уж трагическую физиономию, как обычно.
Чем ближе к лету, тем хуже у меня это получалось.
- Понедельник – последние консультационные лекции по подгруппам, – мечтательно сказала Леа, разливая по стеклянным фужерам без ножек нечто мягко-розового оттенка, пахнущее пряной перебродившей вишней. – И всё...
- И всё, – басом сказал Лажен, сидя на парте. Если бы его ноги не были бы такими длинными, он явно болтал бы в воздухе. – Кстати, я нашёл себе работу.
- Какую?! – оживились девчонки.
- Не в Флоттершайне, и, ну... вообще далёкую от всего такого, – несколько смущённо сказал Лажен. Заёрзал по парте. – Заместителем секретаря полицейского архива Фальбурга!
- Чего-о?! – вытаращилась на него Леа. – В полиции? Дебил, тебя же проверят там от и до.
- Не-а, я уже выяснял. То есть, проверят, разумеется, что я не состоял и не привлекался, проверят диплом. И всё. Детские годы копать не будут. Зато потом справочка о том, что я работал в полицейском ведомстве, откроет передо мной любые двери!
Я слушала их мирные будничные переговоры вполуха, вдыхая запах острый аромат пряной вишни. Эймери сегодня придёт поздно, отчитывается по своему здесь пребыванию. Осталось всего десять дней... Немыслимо. Невыносимо.
- А ты, Хортенс?
- Что? – я даже не сразу поняла, что обращаются ко мне, и что я должна что-то ответить.
- Уже рассталась с мечтой о Сенате? Всё ещё выходишь замуж?
- Наверное, рассталась. Наверное, всё ещё выхожу, – механически кивнула я. – Наверное...
- А зачем?
Они смотрели на меня вчетвером с любопытством и... жалостью. Жалость так отчётливо читалась на этих совершенно разных, но чем-то очень схожих лицах, что хотелось зажмуриться, отчаянно замотать головой.
- Не знаю, – ответила я. Пожалуй, искренне. – Потому что всем вокруг меня это важно. Моей семье. Армалю. Его семье.