Мама была права, когда ещё тогда, два года назад, рыдала в домике у Лурдовского ущелья. Она уже тогда понимала, что все её усилия по моему воспитанию, благородному и благовоспитанному, осыпались пеплом, стоило одному скверному мальчишке мне улыбнуться. И вот теперь…
- Я порву помолвку с Армалем, - сказала я, чувствуя собственные слова на языке, как подгнившие ягоды. Рука Эймери на моём колене остановилась, а потом он очень осторожно её убрал вовсе. Повернулся ко мне.
Серые ясные глаза. Искусанные мной губы, не такие бледные и тонкие, как обычно. Встрёпанные моими руками волосы. Ему шло быть таким. Внезапная неуместная мысль пришла в голову: было ли так у моих родителей, хотя бы в самом начале? Или было так, как у нас с Армалем? Договорной брак отпрысков уважаемых благородных фамилий, устраивающий абсолютно всех, но оставляющий равнодушными двух самых главных действующих лиц?
- Не смей.
Я хотела было что-то сказать, но он не дал. Наверное, если бы мы были не в Колледже, он бы уже на меня орал, столько незнакомой мне прежде злости проступило на его лице.
- Не смей, слышишь меня? Не смей портить свою жизнь из-за меня. Что бы ты там себе не надумала, Хорти, – от этого уменьшительного варианта имени, которым он ещё ни разу меня не называл, зазнобило и бросило в жар одновременно. – Не смей портить жизнь из-за меня. То, что сейчас происходит – не по-настоящему. Просто затянувшаяся… иллюзия, галлюцинацию, думай, как хочешь. Сон. Не то что бы мне нравился этот высокомерный придурок Гийом, но в отличие от меня он настоящий, он тебе подходит. Ты сможешь с ним жить, ты сможешь жить нормальной жизнью, не скрываться, не стыдиться, не прятаться, иметь детей, ты…
- Это – галлюцинация? – я касаюсь губами его подбородка. – Мы с Армалем чужие друг другу люди. По нескольку дней не видимся, и нас это не тревожит. А про тебя я каждый день думаю. Все эти годы думала.
- Семейная жизнь не в этом, малышка Хорти. Моя мать слушала своё сердце, и чем всё это закончилось? Она полюбила не того человека. Она всю жизнь была несчастна, одинока, несмотря на тех мужчин, которые у неё были, презираема всеми. И небо её наказало мной.
- Не говори так! – я прижала палец к его губам. Притяжение между нами такое сильное, что его можно резать ножом или черпать ложкой. – Моя мать столько лет была образцовой женой образцового мужа. И что? Она несчастна и одинока, мой отец ни в грош её не ставит…
- Ну так не добавляй ей лишних морщин и седых волос, - Эймери выдыхает, видимо, вспоминая тот свой порыв, когда так неудачно состарил кожу на маминой руке. Его слова попадают в цель, но я не сдаюсь. Не хочу сдаваться. – Я – это морок, Хорти, твоя детская сказка, которую нужно забыть, повзрослев. Не вини себя ни в чём, моей вины тут гораздо больше.
- Мы с ним даже не целовалась ни разу, Эймери.
Я набралась храбрости и сама положила руку на его колено.
- Хорти, прекрати. Иначе это вообще всё плохо закончится. Прежде всего для тебя, у меня гораздо меньше выдержки, чем кажется. Мне придётся уйти отсюда вопреки всем запретам, и…
- Не надо. И… - я всё же взяла себя в руки, заставила взять, хотя самообладание, как кусок мокрого мыла, так и норовило выскользнуть и закатиться под шкаф. – Тебе действительно нельзя никуда уходить?
- А что? – спросил Эймери так серьёзно, как будто я предлагаю ему сбежать.
Я действительно хотела предложить ему именно это.
- Ты сможешь отпроситься в четверг на этой неделе? Во Флоттершайн?
- А что? – настороженный взгляд, а меня так и тянуло его обнять. Прикасаться к нему – естественно. Возбуждающе и в то же время очень, очень уютно и спокойно.
- Я залезла в личное дело Реджеса Симптака и узнала его домашний адрес. Давай сходим к нему в гости. Может быть, дело всё-таки не только в Колледже и его студентах.
- Хортенс, но его дом наверняка уже обыскивали, и не раз, а мы…
- Но ты ведь там не был? А потом заглянем ненадолго в Сенат. И вернёмся обратно. Так ты будешь смотреть вещи Делайн?
- Хортенс, погоди, какой ещё Сенат?! Зачем?
- Я хочу поговорить с мальёком Карэйном о твоей болезни. Он ученик мальёка Сиора, и, быть может, он…
- Никаких «быть может»! – Эймери вскакивает с места, стул падает и с грохотом опрокидывается. – Хортенс, я очень ценю твоё небезразличие, но пойми: я много лет был подопытным зверьком. И если за все эти годы никто ничего не смог сделать, то за два месяца выживающий из ума хилый старикан…