Фёдор Иванович открыл мне эту болезнь с новой, неизведанной стороны: «Колол я дрова в деревне, поднял топор и щёлкнуло что-то в голове и зашумело. С тех пор так и шумит, иногда так шумит, что сил нет терпеть. Я почему выпиваю? Примешь стакан и, вроде, шумит меньше… а потом опять… никто не знает, какую я муку принимаю. Давно бы в окошко прыгнул, да жены жалко».
Иногда Фёдор Иванович просыпается и не знает, где он. Забывает номер дома, номер квартиры и своё имя. Во время прошлого приступа старику показалось, что они в деревне, он спросил Анастасию Фёдоровну: «Где мама?.. Когда они пойдут на покос?..» Потом стал разговаривать с давно умершими людьми.
У нас ремонтируют лифт. Вернее сказать, старый лифт меняют на новый. Для моих пенсионеров это непростое испытание. Когда они не болеют, оно, конечно, переносится легче. Помню, по осени послан был Фёдор Иванович за картошкой, поднимался медленно, отдыхая на каждой площадке, поднялся весь мокрый.
– Надо же, взопрел весь, – заботливо обняла его Анастасия Фёдоровна.
– Так я бегом бежал, – бодро ответил старик.
Не дождался я, пока новый лифт начнёт функционировать, уехал в командировку. А когда приехал – дома горе. Анастасия Фёдоровна скончалась.
Соседи сказали, мужа пожалела (болеет, пусть спит) и пошла за газетами сама. А подняться смогла только до пятого этажа – инсульт. Там на лестнице и умерла. Похоронили – в деревне.
– А Фёдор Иванович где?
– В больнице… очень переживал…
Фёдор Иванович вернулся. В больнице старика подправили, подкололи, и теперь он тихий. Достал инструмент и где надо по квартире подремонтировал. Руки у старика золотые, если он что-то делает, то любо-дорого глянуть… Но медикаментозного воздействия для смирения Фёдора Ивановича хватило ненадолго. Старик запил. В нашей квартире стали появляться малосимпатичные личности, с ними Фёдор Иванович хочет поделиться своим горем, про жену рассказать. Но пришельцам нужны только стаканы, а разговоры о жене, тем более покойной, ни к чему. Выпив, они уходят, оставляя старика обиженным, пьяным, одиноким.
– Асенька, возьми меня к себе, – слышится из его комнаты.
Фёдор Иванович может часами твердить это своё заклинание, эту свою безысходную мантру. Иногда он выходит на лестничную площадку к лифту и зовёт: «Ася, Ася…»
Это делается для соседей, чтобы они подошли, посочувствовали. Но никто к старику не подходит, а если и сочувствуют, то издалека.
Однажды он вышел к лифту голый и стоял, я с трудом его затащил назад в квартиру:
– Зачем вы это сделали, Фёдор Иванович?
– Я хотел, чтобы мне кто-нибудь что-нибудь сказал…
Когда в квартире такое творится, заснуть трудно. Я закрываю глаза и представляю себя на пляже. Я лежу на песке, светит южное солнце, ласковое море едва слышно бьётся о берег, звенят цикады, летают чайки. Утренний туман скрывает лодки, как сказано у Пушкина, рыбарей. Странный какой-то туман, нет чтобы рассеяться в положенный срок, он надвигается на меня всё ближе, ближе, ближе и превращается в едкий дым, мне тяжело вздохнуть, я просыпаюсь, вся комната полна едкого дыма, входная дверь раскрыта настежь, Фёдор Иванович стоит на лестничной клетке, на шестом этаже идут сварочные работы. Сначала лифт ставили, теперь они его ремонтируют. Весь дым валит в наш коридор, я затаскиваю старика в квартиру. Плотно закрываю обе двери…
У нас большое горе, эпицентр горя – Фёдор Иванович, он навалился на стол, прижавшись щекой к липкой скатерти, руки закрывают голову. Прямо перед ним фотография покойной жены, Анастасия Фёдоровна с букетом полевых цветов, улыбается. На фотографии она уже старенькая, но Фёдору Ивановичу она кажется молоденькой девушкой. «Доченька моя», – плачет бездетный старик. Жена ему была и матерью, и нянькой, и сестрой-сиделкой, и наставницей, и дочерью. Потерю Фёдор Иванович переживает очень тяжело, он всё время плачет, а когда устаёт плакать, вздыхает: «Пропащий я теперь человек…», – немного отдохнёт и снова плачет.
Никогда до этого я не видел, как плачут пожилые люди. Наверное, мне повезло. Даже трудно себе представить, чтобы мой дедушка, Андрей Фомич, заплакал на людях. Бабушка тоже была человеком мужественным и сдержанным. Слёзы на её глазах я видел лишь однажды.
Меня провожали на учёбу в институт, впереди были первый семестр, лекции, зачёты, экзамены и прочие атрибуты студенческой жизни, поезд громыхнул вагонами и медленно двинулся в дальний путь. В этот момент бабушка заплакала. Я не ожидал увидеть на её глазах слёзы. Я закричал через вагонное стекло: «Я же буду приезжать!.. Буду приезжать!.. Приезжать!..» Но бабушка шла за вагоном и тихо плакала. Она знала, что это уже другой внук будет навещать наездами, что мы неизбежно теряем бОльшую часть родства…